V. - Пинчон Томас

— Кому-то сейчас мало не покажется, — сказала девушка, которая сидела на ступеньке прямо над ним.

Подобно серпантину, внезапно наброшенному на рождественскую елку, в толпе весело засверкали выкидные ножи, цепи и заточенные армейские пряжки. Девушки на ступеньках дружно сделали вдох сквозь обнаженные зубы. Они жадно следили за происходящим, будто заключили пари на тотализаторе — кто пустит первую кровь.

Но чего бы они ни ожидали, этого так и не произошло. Откуда-то из пустоты появилась Фина, св. Фина Плейбоев, — она шла своей сексуальной походкой прямо среди клыков и когтей. Воздух сделался по-летнему нежным, со стороны Канал-стрит послышался гимн O Salutaris Hostia, распеваемый хором мальчиков на сверкающем розовато-лиловом облаке; председатель правления и Король Бопа в знак дружбы пожали друг другу руки, а их последователи отбросили оружие и обнялись; и Фина парила на руках у стайки по-воздушному пухленьких, милых херувимов над внезапным покоем, который она только что сотворила — лучезарная и безмятежная.

Профейн зевнул, высморкался и тихонько побрел прочь. В течение следующей недели он иногда размышлял о Фине и Плейбоях и теперь всерьез забеспокоился. В самой банде ничего особенного не было, — гопники как гопники. К тому же любовь между Финой и Плейбоями наверняка носила вполне подобающий, христианский, духовный характер. Но долго ли так будет продолжаться? Долго ли сама Фина сможет сдерживаться? В тот момент, когда ее возбужденные мальчики увидят в своей святой хотя бы искорку плотского желания или черную шнуровку нижнего белья под стихарем, Фина тут же окажется на принимающем конце конвейерной ленты, в каком-то смысле сама на это напросившись. Она уже вполне созрела.

Однажды вечером, посмотрев по телевизору старинный фильм с Томом Миксом, Профейн вошел в ванную с матрацем на спине и застал там Фину, лежащую в обольстительной позе. Ни воды, ни одежды, — просто Фина.

— Ну и что теперь? — спросил он.

— Бенни, я — девочка. И я хочу, чтобы это был ты. — В ее голосе слышался вызов. Поначалу это показалось ему вполне здравой мыслью. В конце концов, лучше он, чем забытая Богом волчья стая. Он взглянул на себя в зеркало. Толстый. Под глазами мешки, как у свиньи. Почему она хочет именно его?

— Почему я? — спросил он. — Лучше побереги себя для будущего мужа.

— Кто сейчас хочет жениться?

— А что подумает об этом сестра Мария Аннунциата? Ты делаешь столько хорошего — для меня, для этой несчастной шайки. Ты что, хочешь все это перечеркнуть? — Кто бы мог ожидать от Профейна таких рассуждений? Ее глаза горели; она медленно и сексуально потянулась, и все ее безупречные поверхности заколыхались, как трясина.

— Нет, — сказал Профейн. — Выпрыгивай отсюда. Я хочу спать. И не вздумай бежать к своему брату и кричать, будто тебя хотели изнасиловать. Он, конечно, верит, что его сестра не будет приставать к мужикам, но он все-таки знает тебя получше.

Фина вылезла из ванны и набросила на себя халат.

— Извини, — сказала она.

Он бросил в ванну матрац, сам улегся сверху и закурил. Она выключила свет и прикрыла за собой дверь.

II

Довольно скоро опасения Профейна по поводу Фины сменились чувством реальной угрозы. Наступила весна — спокойно, без эффектов и после нескольких фальстартов: то сильные бури с градом, то дни незимнего спокойствия. В трубах осталось лишь несколько аллигаторов. Цайтсусс пришел к выводу, что у него больше охотников, чем нужно, и сократил рабочий день.

Профейн все сильнее чувствовал себя внизу чужим. Это чувство появилось у него не сразу, а с той же неуловимой постепенностью, с какой уменьшалось число аллигаторов; Профейну стало казаться, что он теряет контакт со своими друзьями. "Кто я вообще такой?! — кричал он сам на себя. — Святой Франциск для аллигаторов? Но ведь я с ними не разговариваю. Я даже не люблю их. Я их убиваю."

"Черта с два! — отвечал адвокат его дьявола. — Сколько раз они выходили вперевалку к тебе из темноты, как друзья. Они искали тебя. Не приходило ли тебе в голову, что они сами хотят умереть?"

Его мысли вернулись к тому крокодилу, за которым он гнался в одиночку через Приход Фэринга, до самой Ист-Ривер. Крокодил еле плелся и позволил поймать себя. Он сам этого хотел. Профейну однажды подумалось, что наверное когда-то — будучи пьяным, уставшим или перевозбужденным, — он заключил контракт, поставив свою подпись рядом с отпечатками лап тех, кто теперь уже — призраки аллигаторов. Здесь и впрямь действовало нечто вроде соглашения или договора: он дарит смерть, а аллигаторы за это дают ему работу — мах на мах. Он нуждался в них. И если они, в конце концов, тоже нуждались в нем, то исключительно потому, что в некой доисторической области их мозга жило детское воспоминание о себе как о таком же объекте потребления, как бумажники и сумочки, сделанные, возможно, из их родителей или близких, и как всякая прочая дребедень из всемирного универсама «Мэйси». И путь души через туалет в подземный мир был бы лишь шатким перемирием, жизнью взаймы перед вторым превращением в лжеодушевленные детские игрушки. Конечно, им это не могло нравиться. Им хотелось вернуться в свое прежнее состояние, самой подходящей формой которого была смерть (что же еще?), и она вскоре будет превращена зубами крыс-мастеровых в изысканное рококо, разъедена святой водой Прихода до скелета изящной работы и подсвечена фосфоресценцией, освещавшей в ту ночь склеп аллигатора.