Почетный консул - Грин Грэм

– Но ты же не умеешь водить машину.

– Я часто смотрела, как это делает Чарли. Это нетрудно. Знаю, какие штучки надо толкать, а какие тянуть. Вначале я их перепутала, но потом все наладилось. До самой дороги машина шла рывками, но там я освоилась и поехала даже быстрей, чем Чарли.

– Бедная «Гордость Фортнума», – сказал Пларр.

– По-моему, я ехала чуть-чуть слишком быстро, раз не заметила грузовика.

– Что случилось?

– Авария.

– Тебя ранило?

– Меня – нет, а вот машина пострадала.

Глаза ее блестели, она была возбуждена непривычными событиями. Он еще никогда не слышал, чтобы она так много разговаривала. Клара все еще обладала для него привлекательностью незнакомки – словно девушка, которую он случайно встретил на вечеринке.

– Ты мне нравишься, – сказал он беспечно, не задумываясь, как сказал бы за коктейлем, причем оба понимали, что слова эти значат не больше, чем «давай пойдем со мной».

– Водитель грузовика меня подбросил, – сообщила она. – Конечно, он тоже стал приставать, я сказала, что согласна и, когда мы приедем в город, пойду с ним в один дом на улице Сан-Хосе, где он бывает, но у первого же светофора выскочила, прежде чем он успел опомниться, и пошла к сеньоре Санчес. Знаешь, как она мне обрадовалась, правда, обрадовалась, совсем не сердилась и сама сделала перевязку.

– Значит, тебя все-таки ушибло?

– Я ей сказала, что знаю хорошего врача, – ответила она с улыбкой и сдернула простыню, чтобы показать повязку на левом колене.

– Клара, я должен ее снять и посмотреть…

– Ну, это подождет, – сказала она. – Ты меня немножко любишь? – Она быстро поправилась: – Ты меня хочешь?

– Успеется. Лежи спокойно, дай мне снять повязку.

Он старался дотрагиваться до раны как можно осторожнее, но видел, что причиняет ей боль. Она лежала тихо, не жалуясь, и он вспомнил некоторых своих богатых пациенток, которые убедили бы себя, что терпят невыносимую боль; они могли бы даже упасть в обморок со страха или чтобы обратить на себя внимание.

– Хорошая крестьянская порода, – с восхищением произнес он.

– Что ты сказал?

– Ты храбрая девушка.

– Но это же ерунда. Знал бы ты, как калечат себя мужчины в поле, когда рубят тростник. Я видела парня, у которого было отрезано полступни. – Тут же она спросила, словно из вежливости осведомляясь об общем родственнике: – Есть ли какие-нибудь новости о Чарли?

– Нет.

– Ты все еще думаешь, что он жив?

– Я в этом почти уверен.

– Значит, у тебя есть новости?

– Я снова говорил с полковником Пересом. А сегодня летал в Буэнос-Айрес, чтобы повидать посла.

– Но что мы будем делать, если он вернется?

– Что будем делать? Наверно, то же самое, что и сейчас. А что же еще? – Он кончил накладывать повязку. – Все пойдет по-прежнему. Я буду навещать тебя в поместье, а Чарли будет хозяйничать на плантации.

Он словно описывал жизнь, которая когда-то была довольно приятной, но в которую теперь мало верил.

– Я была рада повидать девушек у сеньоры Санчес. Сказала им, что у меня есть любовник. Конечно, я не сказала кто.

– Неужели они не знали? Кажется, это знает весь город, за исключением бедного Чарли.

– Почему ты называешь Чарли бедным? Ему было хорошо. Я всегда делала все, что он хотел.

– А чего он хотел?

– Не слишком многого. Не слишком часто. Это было так скучно, Эдуардо. Не поверишь, как это было скучно. Он был добрый и заботился обо мне. Никогда не делал мне больно, как ты. Иногда я благодарю господа бога и нашу пресвятую деву, что ребенок твой, а не его. Что бы это был за ребенок, будь он ребенком Чарли? Ребенок старика. Лучше бы я его задушила при рождении.

– Чарли был бы ему лучшим отцом, чем я.

– Он ни в чем не может быть лучше тебя.

Ну нет, подумал доктор Пларр, кое в чем может – например, лучше умереть, а это уже не так мало.

Она протянула руку и погладила его по щеке – через кончики пальцев он почувствовал, как она взволнована. Никогда еще она его так не ласкала. Лицо было местом, запретным для нежности, и чистота этого жеста поразила его не меньше, чем если бы какая-нибудь невинная девушка позволила себе что-нибудь чересчур интимное. Он сразу отодвинулся.

– Помнишь, тогда в поместье я говорила, что представляюсь, – сказала она. – Но, caro [милый (исп.)], я не представлялась. Это теперь я представляюсь, когда ты меня любишь. Представляюсь, будто ничего не чувствую. Кусаю губы, чтобы как следует представляться. Это потому, что я тебя люблю, Эдуардо? Как ты думаешь, я тебя люблю? – Она добавила со смирением, которое насторожило его не меньше, чем прямое требование: – Прости. Я не то хотела сказать… Какая разница, правда?