Деньги - Эмис Мартин

Пожалуй, не мешало бы выдать всю подноготную о Селине, и побыстрому. Сучка ты сучка, что со мной вытворяешь?

Как и многие девушки (на мой взгляд) — особенно компактной, верткой, гибкой, постельно искушенной разновидности, — Селина живет в закаленном страхе Агрессии, приставаний, грязных домогательств. Мир нередко творил над ней насилие прежде, и она полагает, что мир не прочь продолжить в том же духе. Ночью в койке, или откинувшись на спинку соседнего сиденья во время долгих и тревожных поездок на «фиаско», или под конец обеда в навороченном ресторане, когда всё уже выпито, Селина часто развлекала меня историями надругательств и обид времен детствa и юности: елейное «Девочка, хочешь конфетку?» на пустыре, потливые допросы в сарае, какой-нибудь неуклюжий дебил в тупике или проулке, вплоть до одержимых нарциссизмом фотографов и страдающих приапизмом манекенщиков, увивавшихся на работе вокруг да около, и наконец сердитые панки, троглодиты-болельщики, автобусные бяки и буки, что злонамеренно подпирают стены, то и дело норовят ущипнуть ее за попку, за грудку и вообще не делают секрета из своих намерений... Это, должно быть, утомительно — осознание, что половина населения планеты, один на один, могут сделать с тобой все что им в голову взбредет.

А Селине должно быть особенно тяжело— притом, что, даже проторчав долгие часы у зеркала, в лучшем случае она способна добиться компромисса между недотрогой-школьницей и нимфоманкой с большой дороги: фифти-фифти. И вкусы ее тоже строго аналогичны, честное обещание бордельного ноу-хау и модного нижнего белья. Например, сопровождаю я Селину за покупками, она рассекает себе в драных шортах в обтяжку и футболке, севшей от стирок почти до нуля, или в сарафанчике с оборочками, едва прикрывающем загорелые бедра, или в чем-нибудь кисейно-прозрачном, ну вылитый презерватив, или вообще едва ли не в школьной форме... Мужики пялятся и содрогаются, пялятся и содрогаются. Гнутся в три погибели и разворачиваются в пол-оборота. Зажмуриваются и хватаются за ширинку. А иногда, видя, как я нагоняю подружку-малышку и обнимаю за мускулисто-осиную талию, они смотрят на меня и будто говорят: ведь ты этого так не оставишь, правда? Куда это годится, расхаживать в таком виде. Не тяни, если не ты, то кто же.

Я неоднократно корил Селину за ее вид. Я обращал ее внимание на тесную взаимосвязь между грязными домогательствами и ее летним гардеробом. Она же только смеется. Раскраснелась, довольна. В кабаках и на пьянках я все время вынужден защищать ее честь. Стоит кому-нибудь приложиться к ней, ущипнуть, недвусмысленно подмигнуть — и я опять устало вскидываю свои клешни, все в боевых шрамах. Я говорю ей, что это все из-за того, что она расхаживает, как обложка «Плейбоя». Это ей тоже смешно. Ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что она готова торчать как вкопанная перед надвигающейся колесницей Джаггернаута, лишь бы водитель неотрывно пялился на ее буфера.

Кроме грязных домогательств, Селина боится мышей, пауков, собак, поганок, рака, мастэктомии, кружек со щербиной, рассказов о привидениях, галлюцинаций, знамений, гадалок, астрологических прогнозов, глубокой воды, пожаров, наводнений, афтозного стоматита, бедности, молнии, внематочной беременности, склероза, больниц, старости, водить, плавать и летать. Как и ее толстого бледного хахаля, с книжкой Селину не застанешь. Работы у нее больше нет, денег тоже. Ей двадцать девять или тридцать один, максимум тридцать три. Она все тянет и тянет и прекрасно это знает. Но сделать решительный шаг все же придется, и лучше бы поскорее.

Отнюдь не факт, что Алеку следует верить — но Селине верить нельзя ни в коем случае. Весь мой опыт свидетельствует, что с бабами нельзя быть уверенным ни в чем. Ни в чем и никогда. Даже если застанешь ее с поличным — скажем, согнутой в три погибели над спинкой кровати, с хреном твоего лучшего друга в зубах, — ни в чем нельзя быть уверенным. Она будет с негодованием все отрицать. И совершенно искренне. Зажмет хрен в кулаке и, словно в микрофон, скажет, что ты все не так понял.

Черт побери, я не изменял Селине Стрит больше года. Я пытался, честное слово, Но ничего не получалось. Просто потому что не с кем. Их не устраивает то, что я могу предложить. Им подавай заботу, чистосердечие, сочувствие — короче, как раз то, с чем у меня напряженка. Они миновали тот рубеж, когда перепихон обладал самостоятельной ценностью. Селина тоже миновала этот рубеж, давно миновала. Да, раньше она была настоящей боевой подругой, но теперь ей приходится думать о завтрашнем дне. И о деньгах. Ну хватит, Селина. Скажи мне, что это неправда.