Смятая постель - Саган Франсуаза

«Сейчас самое плохое время дня, – подумала она и положила кольцо на столик, – оно меня угнетает». День клонился к вечеру, а последние два, вернее, даже три месяца она обычно сидела в это время у постели Жолье. Между многочисленными встречами, связанными и не связанными с работой, она выкраивала для себя два часа и машинально продолжала это делать, хотя Жолье уже умер. Эдуар вместе с Лоуренсом Хернером ушел смотреть актерские пробы, Тони вот уже несколько дней не показывалась в голубой гостиной, Никола был на длительных гастролях, а Кати что-то шила в кухне. Беатрис чувствовала себя одинокой. Сегодня она будет играть в неудачном спектакле перед полупустым залом, потом они пойдут куда-нибудь поужинать с Лоуренсом Хернером, а потом вернутся домой. И тогда, прежде чем лечь спать, она еще раз поднимет руку, любуясь кольцом – само собой разумеется, что весь вечер оно будет у нее на руке, – и скажет: «Ах, Эдуар, какое безумие!» – с притворной радостью и повернется к единственной своей подлинной любви. Как же это возможно, чтобы она, оставшись с ним наедине, когда ей хочется чего угодно, но только не лгать, когда все слова любви стали правдой (ведь даже на сцене она скучала по нему), она скажет эту идиотскую фразу: «Ах, Эдуар, какое безумие!», фразу, которую говорила не раз и точно таким же тоном другим мужчинам, которых не любила? В этом было что-то фальшивое, смехотворное и жестокое, но она не знала, кто в этом повинен. Уж, конечно, не Эдуар, потому что он любит ее и подарил ей кольцо, желая ее порадовать. Но и она не виновата, что у нее были богатые любовники до знакомства с Эдуаром. Именно потому, что у нее были любовники – состоятельные и нет, – Эдуар и любил ее. Он не смог бы полюбить женщину без прошлого. Но, может, ему нравятся женщины без будущего? Может, этот подарок, который он преподнес ей, так радуясь ее радости, не что иное, как прелюдия, за которой последует уход?

Она подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу и тряхнула головой. Она сходит с ума! С каких это пор разорительные подарки служат доказательством нелюбви? Бедный Эдуар, если бы он только знал, какие мысли вызовет его подарок… Он и не догадывается, что бриллианты, всегда такие желанные, теперь для нее, да и для него тоже, все равно что галька. Он не понимал, что она действительно стала другой и слова, над которыми она раньше смеялась, такие, как «постоянство», «верность», «доверие», теперь были полны для нее такой же остроты и тепла, как слова «честолюбие» или «распутство». Он даже не догадывался, что сейчас она играла мажорное адажио незнакомой рапсодии, из которой до сих пор знала едва ли одну музыкальную фразу. Иными словами, она не могла потребовать от Эдуара, чтобы он мгновенно освоился с тем, чего желал так страстно: с ее любовью. От этой мысли ей сделалось смешно.

Да, реакция Эдуара на ее признание и в самом деле была очень странной. Она-то думала, он с ума сойдет от радости, будет пить шампанское, кататься по полу с криками: «Наконец-то!», вознося хвалу господу, жизни, конечно же, ей. Она ожидала увидеть его сияющим от счастья. Но он онемел от изумления, и ему стало не по себе. Теперь она слышала в темноте его тяжкие вздохи, прерывистые, неровные. Конечно, он продолжал любить только ее, и ночи напролет говорил ей об этом, и всячески доказывал свою любовь. Но стоило ей ответить так же страстно и так же искренне, как он словно бы переставал слышать ее и, не соглашаясь на диалог счастливых любовников, продолжал монолог любовника обманутого. Тогда и она призывала ту, которой была так долго, и старинная ее приятельница заставляла замолчать неловкую влюбленную, говорившую такие простые слова, заменяя их искусными ласками, умолчаниями и криками, что казались такими чужими ее любящему сердцу. Но рядом с этой женщиной Эдуар успокаивался, отдаваясь целиком ее власти. И это было естественно: обманывая его, Беатрис оставалась ему верна, ее тело хранило ему верность, даря наслаждение. И Эдуар инстинктивно искал поддержки в их нежной близости, потому что только она оставалась неизменной среди взлетов и падений, которыми испытывала его Беатрис столько лет, так что вряд ли стоило его упрекать за это…

Беатрис подошла к кровати и легла, закрыв глаза и чувствуя себя совсем без сил. Она не привыкла, лучше сказать, была далека от привычки к самоанализу, признавая лишь недолговечные чувства, которые уходят так же быстро, как возникают, – и без всяких комментариев с ее стороны. Эти неожиданные самокопания ее мучили, были ей неприятны. Спустились сумерки. Она протянула руку и зажгла лампу. Почему-то свет ее успокоил, она поднялась, села на край кровати и опустила ноги на коврик.