Дикая роза - Мердок Айрис

Перед больницей св. Георгия был цветочный ларек. Рэндл остановился. Розы. Удлиненные, туго скрученные бутоны на длинных стеблях повергли его в уныние. Зонтики, а не цветы. Их и розами-то не назовешь, эти жалкие недоноски, наскоро, кое-как произведенные на свет подневольной и циничной природой на потребу капризному рынку, обреченные завянуть без внимания на чьих-то ночных столиках или быть игрушкой в беспокойных пальцах разряженных девиц. И на секунду все окружающее исчезло у Рэндла из глаз — он видел только склон холма в Грэйхеллоке, красный, лиловый, желтый от несметного множества пышных, безупречной формы дамасских роз и центифолий. Потом с мрачной решимостью он все же купил букет несчастных, безуханных лондонских роз и ещё подумал, что они, маленькие, острые, похожи на груди у девочки. Но это навело на мысль о Миранде. Он подозвал такси.

Уже почти наступило обычное время чая, обычное время идти к Эмме и Линдзи. То есть обычное в прежние дни. Его потрясло, как бывает в первые дни войны, до чего далеко эти прежние дни уже отодвинулись в прошлое. Прежние дни ушли безвозвратно, никогда больше он, войдя в эту гостиную, не застанет их обеих вместе за вышиванием, не увидит, как чайный столик заезжает углом в широченную юбку Эммы. Он по думал об этом с ужасом, с непонятной грустью и с ликованием. Война началась.

Позвонив, он подумал: но ведь ей придется самой открыть дверь. На секунду сердце сжалось от сострадания и подумалось, не зря ли он пришел. Но в следующую минуту, когда он увидел Эмму, ничего не осталось, кроме прежнего страха, притяжения, непонимания и неприязни, которые когда-то, сливаясь воедино, придавали ей некое очарование, теперь же ощущались порознь и без прикрас.

Эмма, казалось, не особенно ему удивилась. Она сказала:

— Ах, это вы, Рэндл, входите, — и зашаркала обратно в гостиную, а следом за ней потянулся дым от сигареты «Голуаз».

Без Линдзи гостиная казалась пустой, непривычной, и он словно впервые сообразил, что никогда не видел Эмму без Линдзи. Никогда не видел Эмму одну.

Смиренным жестом он положил розы на столик.

Эмма уже уселась в свое кресло и устремила на него живой, но невеселый взгляд.

— Какой вы милый, что меня навестили. А главное, что пожалели меня, покинутую. Виски хотите? Мне без моей забавницы что-то и с чаем возиться неохота.

В Рэндле снова заговорила расслабляющая жалость. Он уже хотел было отказаться от виски. Потом решил, что убийце не к лицу стыдиться такой малости, как проявление дурного вкуса, и достал два стакана. Он подумал: понимает ли она, что это конец?

Эмма продолжала словоохотливо:

— Я беспардонная malade imaginaire, но, право же, я чувствую себя беспомощной, когда за мной некому присмотреть. Избалована я, конечно.

Рэндл налил виски и подал ей стакан. Она как раз взялась за новую сигарету, он поднес ей зажигалку, дал закурить. Руки их сошлись, и он поймал на себе её взгляд, пытливый и мрачный. В том, что он видел её без Линдзи, было что-то непристойное, точно он видел её голой и грозной, конечно, и жалкой тоже, но грозной. И он подумал: она сама привела меня сюда, каким-то колдовством выманила из гущи Лондона, это она меня позвала.

Эмма не сводила с него глаз. Ее кудрявые волосы спутались, выглядели непричесанными, как будто она уже начала превращаться в покинутую всеми старуху. Юбка её была усыпана пеплом, переполненная пепельница сыпала окурки к её ногам. Но любопытный нос был нацелен на Рэндла, как кинжал, а губы иронически-насмешливо растягивались, предвещая улыбку.

— Я сегодня получила премилую открытку. От нее, — продолжала Эмма. Но сказала она это рассеянно, словно думая о другом.

Рэндл удивленно взирал на нее. И не успел он сообразить, что с самого прихода не сказал ни слова, как Эмма спросила:

— Вы что же, Рэндл, проглотили язык?

Рэндл шел к ней с намерением сразу сказать: Линдзи моя. Но оказалось, что у него нет наготове слов для такого сообщения. То, что произошло, не так-то легко выразить словами. Он выдавил из себя:

— Я тоже получил открытку. — Вышло жалобно и глупо.

Эмма, которая изучала его, вся подавшись вперед, теперь откинулась в кресле и сказала:

— Вы бы поставили цветы в воду, раз уж были так любезны, что принесли их. Неприятно видеть цветы без воды. Вы не находите?

Рэндл вскочил, схватил розы и вышел на кухню. Здесь он сел и закрыл лицо руками. Наверно, он ещё пьян. Не может быть, чтобы эта немота и путаница в мыслях шли только от Эммы. Видимо, его недавний опыт убийцы не научил его тактике разрушения, которая сейчас требуется. Он жадно напился воды и посмотрел на себя в зеркало. Болван болваном. Он нашел вазу, налил её до краев и запихнул в неё цветы. Гадость какая, уже вянут. Им так и предназначено было остаться бутонами. У них, наверное, и нет сердцевины. И тут он увидел висевшее за дверью пальто Линдзи.