Дни между станциями - Эриксон Стив

Как-то утром она проснулась, и на глазах ее лежала тень. Она увидела ее – светящуюся, раскаленно-синюю, высившуюся над морем скалу, словно гигантское увеличительное стекло. Сидя на палубе, она углядела отражение своих желтых кудрей в одном из зазубренных пиков; и она видела его, сидевшего, как обычно, на пустом ящике, глядевшего прямо перед собой, опершись руками о колени. «Что это?» – спросила она и отвернулась, когда грандиозное зеркало вспыхнуло ей в глаза солнечным зайчиком. Он совсем не шелохнулся и не ответил – не привстал с ящика, не шевельнул ни пальцем; и когда она снова задала вопрос, прошло несколько секунд, прежде чем он отозвался: «Гибралтар». Она снова подняла взор на скалу; она видела, как жар, клубясь, поднимается к небу с ее поверхности. Билли повернулся и показал в другую сторону. «Африка, – сказал он о дальнем береге. – Дальше на юг – Касабланка. В эту сторону – Алжир».

– А Италия? – спросила она, и когда он указал через Средиземное море, она почти отчаялась, оттого что знала: путь ее близится к концу.

Их медленно относило на восток вдоль северного побережья Марокко; Гибралтар – колоссальная пещера, в которую проваливались море и небо, – ниспадал далеко позади. Мимо пробегали дикие африканские чащи, а в сумерках трепетали дюны, и из-под них, отряхивая песок с плеч, вылезали смуглые юноши, которые затем бежали по берегу, отчаянно ей махая. По ночам в глубине между деревьев сверкали крохотные точки света.

Они плыли так несколько дней, ни разу не обогнав течение, изменяя естественный курс, только когда угрожающе мелело. Как и берега Франции, Испании и Португалии, берега Африки чудовищно обмелели, судя по самым старательным воспоминаниям Билли; он уже много лет не плавал в этих водах. Они причалили в Алжире – купить провианта, затем отправились на Сицилию. Жара усилилась; пища быстро портилась. Дежурства старика на пустом ящике становились все длиннее и неподвижнее.

Они плыли морем почти три недели и были уже в полусутках пути от Туниса, когда увидели у горизонта корабли, череду точек, двигавшихся к югу: скандинавские яхты и массивные голландские баржи, древние арабские дау и индийские баггала, китайские джонки и сомалийские самбуки. Приближавшимся Лорен и Билли все очевидней становилась суета на борту судов; разнясь размерами и экипажами, все они, однако, стремились к одному месту назначения, и новый корабль скоро вписался в процессию. Каждый корабль вез свой груз: овощи и фрукты, ковры и сундуки, бивни и шкуры, ружья и кинжалы, опиум и каннабис, статуэтки, миниатюры, изваяния и прочие предметы искусства. Иные везли скотину – кур и свиней, а один даже белую лошадь, неподвижную и величественную в лучах солнца, со взглядом, устремленным к горизонту. Был корабль, везший трех черных обнаженных женщин, величавых и блистательных; они были связаны по рукам, на их щиколотках ярко сияли золотые браслеты, и они стояли, глядя на Лорен, уставившись ей на руки. Она спрятала руки за спиной. Куда ни падал взгляд – что за ней, что впереди нее, – караван кораблей, беззвучно скользя в Тунис, вспыхивал в свете дня разноцветными бликами.

К началу вечера на побережье показался город; она сумела разглядеть странные скругленные шпили и грохочущий черный людской поток меж зданий. На берегу, выпрямившись, стояли гигантские сине-золотые паруса, которые надувались над белым песком, словно затем, чтобы утянуть весь город на юг; на причале копошились, гудели носильщики с тележками, и море неслось встречным курсом. В сумерках мерцали купола из серебра и черненого стекла; на шестах неустойчиво высились дома, словно посаженные на кол над прочими крышами. Люди на улицах прихлынули к порту, увидев корабли, но никто не махал купцам, не звал их; они лишь глядели – молчаливо, без выражения. Корабли вынырнули, словно караван со дна морского, со своими негоциантами, бандитами, торговцами, попами в темных робах и рясах, мантиях, наголовниках и драгоценностях. Весь город притих. Стемнело, и городские огни принялись менять цвет, сперва хором, потом вразнобой, хаотично разбрызгиваясь, бурля множеством оттенков; казалось, по всему Тунису хлопают четкие, приглушенные взрывы. Черный поток на проспектах остановился, все лица обернулись к морю.

Следование кораблей по естественному течению – как поступили и Лорен с Билли, миновав последнюю португальскую широту, – изменило собственные ритмы тела Лорен, одурманило ее; казалось, само море льется в Тунис, как в воронку, не в центре города, а чуть подальше, за выступом континента, на краю разрушенного Карфагена. Ощущение неудачи покинуло ее – всех неудач, нагроможденных за долгие годы, – пока корабли виляли и неслись вперед, подобно дням и ночам, приведшим ее сюда. Она нежилась на палубе, поддавшись непреклонному стремлению баржи, наблюдая за тремя женщинами на другом корабле, которые в ответ изучали ее, ни разу не шелохнувшись и не пробуя освободиться. Канал сузился настолько, что махины кораблей едва протискивались в нем; маячили руины древнего гетто – огромная осевшая гавань вдалеке и стены и столбы, похороненные, закопченные Пуническими войнами. Дверные проемы были забиты землей, а коридоры превратились в реки, текущие в руслах отвердевших каменных галерей, где когда-то восседали финикийские полководцы. Корабли спускались глубже, и свод города поднимался над ней, пока не исчез из виду; временами она различала последние остатки позолоты на фресках, украшавших лестницы, а порой замечала в свете факелов сгнившие скульптуры по уг– лам дворца. Смуглые лица мелькали в черных окнах и арках. Из какого-то невидимого помещения до Лорен доносились звуки флейты, игравшей фугу, зловещую, зацикленную, настолько бесконечную, что Лорен уже не понимала, настоящая это музыка или же длительные звуковые сальто звучат лишь у нее в голове. Иногда в темноте она видела кровавые вспышки и слышала резкие крики за каждым поворотом подземной реки, которая с гулом неслась все быстрее.