Почетный консул - Грин Грэм

– Пабло, – сказал отец Ривас.

Пабло нехотя подошел к двери. Он вытащил из кармана револьвер, но священник приказал ему:

– Спрячь.

С покорностью судьбе и даже с облегчением доктор Пларр подумал, не наступила ли развязка всей этой бессмысленной истории? Не раздастся ли ружейный залп, как только откроется дверь?

Может быть, отцу Ривасу пришла та же мысль, и он вышел на середину комнаты: если действительно наступит конец, он хотел умереть первым. Пабло распахнул дверь.

На пороге стоял старик. Покачиваясь в рассеянном солнечном свете, он молча уставился на них с каким-то неестественным любопытством – доктор Пларр потом понял, что он слепой, у него катаракта. Старик ощупал дверной косяк тонкой, как бумага, рукой, покрытой узором жил, словно сухой лист.

– Ты зачем сюда пришел, Хосе? – воскликнул негр.

– Я ищу отца.

– Отца здесь нет, Хосе.

– Нет, он здесь, Пабло. Я вчера сидел у колонки и слышал, как кто-то сказал: «Отец, который живет у Пабло, хороший отец».

– Зачем тебе отец? Хотя он все равно уже ушел.

Старик покачал головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь каждым ухом по очереди, кто как дышит в комнате – кто тяжело, кто приглушенно; кто-то из них дышал учащенно, другой – это был Диего – с астматическим присвистом.

– Жена моя умерла, – сообщил старик. – Проснулся утром, протянул руку, чтобы ее разбудить, а она холодная, как мокрый камень. А ведь вчера вечером еще была живая. Сварила мне суп, такой хороший суп. И ни слова не сказала, что собирается умирать.

– Ты должен позвать приходского священника, Хосе.

– Он нехороший священник, – сказал старик. – Он священник архиепископа. Ты сам это знаешь, Пабло.

– Отец, который здесь был, приходил только в гости. Он родственник моего двоюродного брата из Росарио. И уже уехал.

– А кто все эти люди в комнате, Пабло?

– Мои друзья. А ты что подумал? Когда ты пришел, мы слушали радио.

– Бог ты мой, у тебя есть радио, Пабло? С чего это ты так сразу разбогател?

– Оно не мое. Оно одного моего друга.

– Богатый у тебя друг. Мне нужен гроб для жены, Пабло, а денег у меня нет.

– Ты же знаешь, что все будет в порядке, Хосе. Мы в квартале об этом позаботимся.

– Хуан говорил, что ты купил у него гроб. А у тебя нет жены, Пабло. Отдай мне свой гроб.

– Гроб нужен мне самому, Хосе. Доктор сказал, что я очень болен. Хуан сделает тебе гроб, а мы все в квартале сложимся и ему заплатим.

– Но нужно еще отслужить мессу. Я хочу, чтобы отец отслужил мессу. Я не хочу священника архиепископа.

Старик, шагнув в комнату, пошел на них, вытянув руки, отыскивая людей ощупью.

– Здесь нет священника. Я же тебе сказал. Он вернулся в Росарио.

Пабло встал между стариком и отцом Ривасом, словно боясь, что даже слепота не помешает старику найти священника.

– Как ты отыскал сюда дорогу, Хосе? – спросил Диего. – Жена была твоими глазами.

– Это ты, Диего? Руки мне хорошо заменяют глаза.

Он вытянул руки, показывая пальцами сперва на Диего, потом туда, где стоял доктор, и наконец направил их на отца Риваса. Пальцы были как глаза на щупальцах каких-то неведомых насекомых. На Пабло старик даже не смотрел. Присутствие Пабло он считал само собой разумеющимся. Его руки и уши искали тех, других, чужаков. Можно было подумать, что он пересчитывает их, как тюремный надзиратель, а они молча выстроились на поверку.

– Здесь четверо чужих, Пабло.

Он сделал шаг в сторону Акуино, и Акуино, шаркая, попятился.

– Все это мои друзья, Хосе.

– Вот не знал, Пабло, что у тебя так много друзей. Они не из нашего квартала.

– Нет.

– Все равно я их приглашаю прийти посмотреть на мою жену.

– Они зайдут к тебе попозже, Хосе, а сейчас я провожу тебя домой.

– Дай мне послушать, как говорит радио, Пабло. Я никогда не слышал, как говорит радио.

– Тед! – послышался голос Чарли Фортнума из соседней комнаты. – Тед!

– Кто это зовет, Пабло?

– Больной.

– Тед! Где ты, Тед?

– Это гринго! – Старик с благоговением добавил: – Никогда еще не видел у нас в квартале гринго. Да и радио тоже. Ты стал большим человеком, Пабло.

Акуино повернул рычажок приемника на полную громкость, чтобы заглушить Чарли Фортнума, и женский голос принялся громко восхвалять хрустящие рисовые хлебцы Келлога. «Так и брызжут жизнью и энергией, – провозгласил голос, – золотистые, сладкие, как мед».

Доктор Пларр проскользнул в соседнюю комнату. Он прошептал: