Пражское кладбище - Эко Умберто

Когда генерал бросил ему в лицо позорное обвинение, он заслонился и прокричал: «Да здравствует Франция, я неповинен!»

Жандармский чин тем временем заканчивает. Золотые нашивки сорваны и лежат на земле. Даже красные полоски, отличительный знак рода войск, выхвачены с мясом. В своем доломане, который теперь одного черного цвета, в кепи, потерявшем все краски, Дрейфус кажется облаченным в одежду каторжника… Он все время выкрикивает: «Я неповинен!»

За оградой толпа. Толпе виден только силуэт Дрейфуса. Из публики летят проклятия, резкие свистки. Дрейфус все это слышит, исступление наблюдателей совсем сокрушает его.

Когда его проводят мимо находящихся в строю офицеров, те кричат: «Убирайся, Иуда!»

Дрейфус яростно дергает головой и снова и снова повторяет свое: «Я неповинен!»

Теперь нам удается разглядеть его черты. Мы смотрим на него несколько секунд, рассчитывая увидеть какую-то тайну, услышать какой-то голос души, к которой только судье удавалось приблизиться и заглянуть в ее укромные тайники. Но на его лице царит только злоба, злоба, доходящая до исступления. Губы растянуты в ужасающей гримасе, глаз налился кровью. И мы понимаем, что приговоренный так стоек и воинствен с виду именно потому, что его подхлестывает бешенство, рвущее в клочья нервы…

Что скрыто в душе этого человека? Какие движут им побуждения? Почему он так яро защищает идею невиновности? Надеется, может быть, сбить с толку общественное мнение, поколебать нашу уверенность, кинуть тень на приговоривших его судей? Промелькивает в сознании и мысль жгучая, будто молния: а если он действительно невиновен? Какая адская пытка!

Симонини, переписывая это, не испытывал ни малейшего угрызения, поскольку он-то в вине Дрейфуса был уверен, сам и сделал его виноватым. Но, что говорить, несоответствие его воспоминаний и этой статьи в газете свидетельствовали о том, до чего дело Дрейфуса разбудоражило страну и как каждому виделось в нем то, что хотелось видеть.

И все же, пошел этот Дрейфус к черту. На Чертов остров. Пошел совсем. Симонини он больше не интересовал.

Оплата, которую ему тайно передали, далеко превзошла любые его расчеты.

В течение всего времени, как помнит Симонини, он не выпускал Таксиля из виду. Особенно потому, что о Таксиле много говорили в окружении Дрюмона, причем дело Таксиля интерпретировалось поначалу как сомнительный курьез, а позднее — как достаточно раздражающий скандал. Дрюмон считал себя антимасоном, антисемитом и серьезным католиком и на свой лад был таким. Соответственно он не мог терпеть, чтоб священными хоругвями козырял какой-то ловчила. Что Таксиль — ловчила, Дрюмон утверждал с самых давних времен и изрядно продернул его в книге «Еврейская Франция», твердя, что все антицерковные писания Таксиля опубликованы издателями-евреями. Шли годы, их отношения все портились и портились, поскольку в них привходила политика.

Что было дальше, мы знаем от аббата Далла Пиккола: оба самовыдвинулись в ходе муниципальных выборов на должность советника парижской мэрии, причем в расчете на один и тот же электорат. Начались открытые боевые действия.

Таксиль опубликовал «Месье Дрюмон, психологический этюд», в котором с едким сарказмом критиковал противника за неуемный антисемитизм, считая, что антисемитизм приличествует не столько католикам, сколько социалистической и революционной печати. Дрюмон ответил памфлетом «Завещание антисемита», где сомневался, точно ли Таксиль сделался честным католиком, припоминал неприятелю всю грязь, которой тот поливал в свое время святой престол, а что до попустительства Таксиля по отношению к еврейству, то это, настаивал Дрюмон, вызывает ряд самых тревожных вопросов.

Учитывая, что в одном и том же 1892 году начали выходить и «Либр Пароль» — боевой политический листок, заклеймивший панамский скандал, — и «Дьявол в XIX веке», который трудно назвать вызывающим доверие изданием, понятно, по какой причине Дрюмонова газета беспрерывно клевала Таксиля и со злорадным хихиканьем комментировала его умножавшиеся неприятности. А хуже всякой критики, ехидничал Дрюмон, вредили Таксилю некомильфотные попутчики. По поводу таинственной Дианы то и дело публиковались фривольные откровения авантюристов, все они хвалились близким знакомством с женщиной, которую, вероятно, никогда не видели.

Доменико Марджотта, автор книжки «Заметки одного из тридцати трех: Адриано Лемми, Верховный Глава Франкмасонов», отправил Диане это свое сочинение и письмо, что-де присоединяется к ее бунту. Подпись выглядела так: Секретарь ложи «Савонарола» (Флоренция), Достопочтенный член ложи «Джордано Бруно» (Пальми), Верховный Великий Генеральный инспектор (тридцать третьей ступени Древнего и Принятого Шотландского обряда), Суверенный Князь мифа Мемфиса и Мизраима (девяносто пятой ступени), Инспектор ложи «Мизраим» в Калабрии и Сицилии, Почетный Член Национального Великого Востока Гаити, Активный Член Высшего Федерального совета Неаполя, Генеральный инспектор масонских лож трех Калабрий, Великий Пожизненный Магистр Масонского Восточного Ордена Мизраима или Египта в Париже (девяностой ступени), Комендант Ордена Кавалеров-Защитников Мирового Масонства, Почетный Пожизненный Член Высокого и Генерального Совета Итальянской федерации в Палермо, Постоянный Инспектор и Главный Делегат Великого Директорского Центра в Неаполе и действительный член Нового Реформированного Палладиума. Похоже было на то, что он большой человек у масонов, однако все кончалось новостью, что он недавно расторг с масонами все отношения. Дрюмон говорил, что этот Марджотта вернулся в католицизм, потому что верховное и секретное управление сектой досталось не ему, хоть он того заслуживал, а некоему Адриано Лемми.

И про эту-то темную личность Марджотта рассказывал все: как Лемми начал карьеру с воровства — в Марселе подделал векселя неаполитанской компании «Фальконе и Ко» и украл мешок жемчуга и триста золотых франков у жены своего друга-врача, пока она ему готовила чай на кухне, как потом сидел в тюрьме, а затем оказался в Константинополе, где нанялся к старому травщику-еврею и объявил, что готов отречься от крещения и принять обрезание. Евреи ему во всем пособничали, и он смог сделать уже описанную выше карьеру в масонских ложах.

Ну и вот, кончал свой рассказ Марджотта, «так проклятое Иудино семя, из которого произросли все несчастья человечества, использует все свое немалое влияние, дабы захватить высшее и всеохватное командование, поставив на самый верх масонства одного из своих, да еще и самого преступного среди прочих».

Церковный мир приветствовал все эти обвинения: в книгу Марджотты, которую он опубликовал в девяносто пятом году («Палладизм. Культ Сатаны-Люцифера в масонских треугольниках»), были включены письма в поддержку автора от епископов Гренобля, Монтобана, Экса, Лиможа, Манда, Тарантеза, Памье, Орана, Аннеси, а также от Лудовико Пьяви — патриарха Иерусалимского.

Беда, однако, что разоблачения Марджотты бросали тень на добрую половину итальянской политической верхушки, а в особенности на личность Криспи. Криспи некогда был правой рукой Гарибальди, а ныне — первым министром Итальянского королевства. Покуда речь шла об антимасонских публикациях, где пережевывались фантасмагорические рассказы о страшных ритуалах, можно было жить и не опасаться. А вот когда дело дошло до тонких связей масонства и высокой политики, появился риск наступить на мозоль кому-нибудь могущественному и мстительному.

Таксиль по идее это знал, но он чересчур увлекся войной с Марджоттой, и вот выходит в свет за подписью Дианы книга почти в четыреста страниц, «Один из тридцати трех: Криспи». Она представляет собою сборный салат из общеизвестных фактов, таких как скандал вокруг Римского Банка, в который Криспи был втянут, вперемешку с отчетами о договоренностях, которые Криспи заключил с демоном Хаборимом, и с рассказом об участии Криспи в камлании палладистов, когда все та же София Вальдер объявила, что она беременна дочерью, которой, в свою очередь, на роду написано родить Антихриста.

— Оперетка какая-то, — выходил из себя Дрюмон. — Ну кто может считать это политической борьбой!

Дианина книга, однако, была благосклонно воспринята Ватиканом — и Дрюмон от бешенства не находил себе места. А надо знать, что Ватикан имел зуб на Криспи. Криспи установил на римской площади Цветов памятник Джордано Бруно, жертве их поповской нетерпимости, и тот самый день Лев Тринадцатый весь провел в искупительном молебствии у ног статуи святого Петра. Можно представить себе, до чего понтифик обрадовался, прочитав о Криспи все эти компрометирующие сведения. Папский секретарь монсеньор Сарди по поручению Его Святейшества отправил Диане не только традиционное апостольское благословение, но и живейшую благодарность с пожеланием, чтобы та крепила силы в своем достохвальном уличении «зловредной секты». Что секта зловредная, было очевидно, ибо демон Хаборим описывался с тремя головами, одна из них человечья с волосами как пламя, вторая котовья и третья змеиная. Хотя, конечно, Диана особо оговаривала, точности ради, что лично она не видела Хаборима в вышеописанном виде и что ей он всегда являлся в облике благообразного старца: серебряная борода, струистые власы.