2017 - Славникова Ольга

Хозяйка продаваемой собственности была почти бестелесная старушка с лицом как прелая роза, одетая в девичье платье ветхого шелка; и от платья с увядшими рукавчиками, и от гофрированных волос хозяйки резко пахло нафталином, отчего казалось, будто старушка живет в своем массивном, занимающем едва не половину комнаты платяном шкафу. Прекрасные манеры старой дамы не скрывали, что она глуповата. На попытку Крылова честно рассказать про цены на недвижимость она отвечала, картавя и квакая, что беседы о деньгах ее травмируют. Старушка улетала во Францию, где получила от покойной сестры какое-то наследство. Сделка состоялась моментально; юный лохматый риэлтор, которого Крылов на всякий случай пригласил проверить чистоту договора, смотрел на клиентку с плохо скрываемой ненавистью – очевидно, прикидывая, сколько он смог бы положить себе в карман, не напиши старушенция единственное объявление на листочке, вырванном из кулинарной книги, в безмятежной уверенности, что оно сработает.

Еще примерно месяц Крылов помогал благодетельнице с растаможиванием и отправкой ее обстановки. Старушка и правда будто обитала в недрах платяного шкафа: всякий раз, встречаясь с Крыловым, она представала в тщательно, лет пятьдесят тому назад, продуманном наряде, иногда дополненном вытертой до ваты черно-бурой горжеткой. Когда же мебельного монстра опорожнили, то на пол, застеленный газетами, легли буквально горы едкой шерсти, фетра, папиросного крепдешина, чьи сухие цветочки напоминали гербарий; то была целая жизнь, никуда не исчезнувшая, потому что все эти вещи, сшитые на молодую женщину по моде сороковых, не то пятидесятых, были старушке впору или слегка велики. Шкаф, не проходивший ни в один дверной проем, пришлось расшивать – что Крылов и сделал, поражаясь качеству столетнего, пахнувшего аптечной горечью мебельного клея; много хлопот доставил и расстроенный, самопроизвольно, от любых шагов, рыдающий рояль.

Наконец старушка отбыла, оставив счастливого Крылова в гулком помещении с розовыми прямоугольниками на бурых обоях и мозолями от мебели на рыжем паркете. В первые часы Крылов мечтал о том, как обживется здесь и позовет на новоселье Анфилогова, Коляна, Фарида и всех остальных. Перевозбужденный, уставший от проводов, от валких, словно набитых камнями и ватой старухиных чемоданов, он внезапно уснул на коротком матрасике, вытянув из тряпок длинную ногу в полуснятом носке. Пока он спал в неестественной позе человека, упавшего с неба или с двадцатого этажа, вокруг него и в нем происходили таинственные процессы. Проснулся Крылов на другое утро – уже не в чужой, а в своей квартире, как будто здесь и родился. За морозным окном проплывали, точно гирлянды воздушных шаров, золотые плотные дымы, щербатые шашки паркета там, где на них ложилось зимнее солнце, горели пушкинским янтарем. Глянув на циферблат антикварного чудища с обломком фарфоровой фигуры, Крылов сообразил, что проспал часов восемнадцать. За это время его никто не побеспокоил. Все дела и заботы были где-то далеко, стены пустого обиталища стояли крепко. Тогда Крылов подумал, что никого и никогда сюда не пригласит.

До сих пор никакие стены не защищали Крылова. Выдерживая напор окружающего мира, он жил в пределах собственного тела. Между ним и действительностью, в отношениях с которой Крылов всегда стремился выйти в ноль, не было ничего, кроме одежды и кожи, – чем, вероятно, объяснялось стремление Крылова всегда покупать одежду на собственные деньги. Теперь положение изменилось. И у Крылова возникла идея создать из квартиры пространство, куда до самой его смерти не войдет ни один человек.

На первый взгляд, идея представлялась дикой, на второй – в ней не было ничего неосуществимого. По счастью, Крылов не успел никому похвастать удачной покупкой. Мать, не слишком довольная возвращением сына от богатой жены, полагала, что он ночует у женщины, куда и утаскивает постепенно то бритву, то свитер, то почему-то старое кресло. Впрочем, удивить ее чем-нибудь стало почти невозможно: очень белая и очень опухшая, с ногами как баллоны и с крашеными черными волосиками на маленьком черепе, мать на глазах у Крылова выживала из ума. В отличие от нормального, сосредоточенного на себе сумасшествия, ее безумие по мере роста требовало расширения подконтрольного пространства. С некоторых пор мать не выбрасывала ничего, что могло оказаться полезным для утекающей жизни. Она подбирала с пола, выдергивала из одежды, стоило им повиснуть, ветхие нитки и сосредоточенно наматывала их на бумажки; эти валявшиеся всюду разноцветные моточки словно бы являли картину ее поврежденного рассудка. На кухне, в коридоре, в гостиной под столом пылились целые поля стеклянных банок из-под овощных консервов; сотрясаемые близкими товарняками, они роптали во все стеклянные горла. Разумеется, матери была нужна комната Крылова; он же, допуская присутствие хлама на полу, на подоконнике и иных свободных поверхностях, сохранял за собой права на стоявшую, будто в пещере, старую тахту, приехавшую с самой первой родины и иногда внезапно про нее напоминавшую.