Забрать любовь - Пиколт Джоди

— Ты выглядишь просто кошмарно, — сообщал он, прежде чем наклониться и поцеловать меня.

— Не делай этого, — протестовала я. — Ты можешь заразиться.

Джейк только улыбался.

— Я? — переспрашивал он. — Я неуязвим.

На пятое утро я ввалилась в ванную и бросилась к унитазу. Меня в очередной раз вырвало. И тут я услышала шаги отца за дверью. Он немного постоял, а затем начал спускаться по лестнице. Впервые за много дней я взглянула в зеркало и увидела бледное изможденное лицо призрака с красными глазами и потрескавшимися губами. В это мгновение я поняла, что это не болезнь, а беременность.

Я заставила себя одеться в школьную форму и спуститься в кухню. Отец ел кукурузные хлопья с молоком, глядя на стену перед собой, как будто там было что-то такое, чего я не видела.

— Папа, мне уже лучше, — объявила я.

Отец поднял глаза, в которых промелькнула какая-то неуловимая эмоция. Облегчение, что ли? Он кивнул на соседний стул.

— Садись и поешь, — предложил он. — Или тебя сдует ветром.

Я улыбнулась и села за стол, стараясь отрешиться от запаха хлопьев. Я сосредоточилась на голосе отца, на его речи, пересыпаемой звуками и словечками далекой Ирландии. «Ах, Пейдж, — любил говорить он, — мы обязательно поедем в Ирландию. Это единственное место на земле, где воздух чист и прозрачен, как хрусталь, а холмы накрыты волшебным ковром изумрудной зелени, пронизанной синими ручьями». Я потянулась к коробке с хлопьями и съела несколько штук прямо из коробки. В отличие от папы я знала: пути назад не бывает.

Хлопья показались мне не кукурузными, а картонными. Я смотрела на отца и пыталась понять, что именно ему известно. На мои глаза навернулись слезы. Отец возлагал на меня столько надежд, а я его опозорила.

В школе я безмолвно переходила из класса в класс и даже вела конспекты, не слыша ничего из того, что рассказывали учителя. После уроков я побрела к Джейку в гараж. Склонившись над мотором «тойоты», он менял свечи зажигания. При виде меня он улыбнулся и вытер руки о джинсы. В его глазах я увидела ожидающую меня жизнь.

— Я вижу, ты в порядке, — продолжая улыбаться, произнес он.

— Это не совсем так, — отозвалась я.

***

Чтобы сделать аборт, мне не требовалось разрешение родителей. Я не хотела, чтобы отец знал о том, что я натворила, поэтому совершила самый большой в своей жизни грех в сотне миль от родного города. Об этой клинике в городе Расин, штат Висконсин, узнал Джейк. Это было достаточно далеко от Чикаго, чтобы нас никто не узнал и не распустил по городу ядовитые сплетни. Ближайший свободный день оказался четвергом 3 июня. Когда Джейк сообщил мне о существующей в клинике очереди, я не поверила своим ушам.

— Неужели столько женщин мечтают об аборте? — прошептала я.

Самым трудным оказалось дождаться назначенного дня, до которого оставалось несколько недель. Мы с Джейком не занимались любовью, как будто пытаясь себя наказать. Но мы встречались каждый вечер. Я сидела у него на коленях, а он прижимал ладони к моему животу, как будто там было нечто, что он мог ощутить.

В наш первый вечер мы несколько часов бродили по городу.

— Давай поженимся, — снова предложил Джейк.

Но я не хотела вступать в брак из-за ребенка. В любой семье неизбежны ссоры или размолвки. Вольно или невольно мы стали бы обвинять малыша во всех своих бедах. Кроме того, я собиралась поступать в колледж. Я хотела стать художницей. Я так и сказала Джейку.

— Мне всего восемнадцать лет, — напомнила я ему. — Я не могу сейчас стать матерью.

«Я не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь ею стать», — хотелось добавить мне.

Джейк с усилием сглотнул и отвернулся.

— У нас будут другие дети, — пробормотал он, смиряясь с неизбежным.

Он поднял лицо к небу, и я знала, что там, среди звезд, он, как и я, видит лицо нашего нерожденного ребенка.

Утром 3 июня я встала очень рано. Когда я выскользнула из дома, не было еще и шести часов. Я пешком дошла до церкви Святого Кристофера, молясь о том, чтобы не встретить отца Дрэхера или служку, тоже учившегося в школе Папы Пия. Я встала на колени в последнем ряду скамей и начала разговаривать со своим двенадцатинедельным ребенком.

— Милый мой, — шептала я, — любимый, хороший мой…

Я говорила ему ласковые слова, зная, что он их никогда не услышит.

Я не пошла на исповедь, вспомнив свою бывшую подругу Присциллу Дивайн. «Не все можно говорить священникам», — наставляла она меня. Вместо исповеди я начала мысленно молиться Деве Марии. Наконец слова молитвы в моем мозгу слились в одно целое с моей болью, и я уже не могла понять, где заканчивается одно и начинается другое.