Колокол - Мердок Айрис

Беда в том, как видел теперь Майкл, что он замахнулся на поступок, который по праву принадлежит лучшему, чем он, человеку, хотя — по жесткости парадокса — человек лучше его не мог бы оказаться в ситуации, которая требует такого поступка. Можно было бы провести встречу с Тоби совершенно бесстрастно и тем напрочь покончить с этим делом — только для Майкла это было невозможно. Он вспомнил свои молитвы и то, как он воспринял все это как испытание своей веры. И правда, человек большой веры мог не страшиться поступать смело — только Майкл был не тем человеком. Что ему не удалось сделать — так это точно рассчитать свои силы, свой собственный духовный уровень, и из последующих-то размышлений на сей счет он и почерпнул, с явной горечью, тему для проповеди. Поступок должно совершать пусть не такой высокий, зато соответствующий твоим силам и возможностям, а не превышающий их и потому невыполнимый.

Майкл понимал, что переоценивать значимость происходящего само по себе опасно. Он тосковал по чьему-нибудь ясному, здравому уму, что признал бы действия его прискорбными, но хотя бы не приведшими к сокрушительным последствиям. Он довольно-таки малодушно ощущал, что, будь у него некий приземленный, пусть даже циничный, наперсник, он бы помог ему ослабить ту власть, которую имела над ним ситуация, представив ее в более ординарных и менее драматических пропорциях. Но наперсника не предвиделось, и он оставался при своих неотступных и печальных мыслях об одном последствии, которое повлек за собой его поступок. Он окончательно нарушил душевный покой Тоби. Он отвратил мальчика от открытой, жизнерадостной, сосредоточенной на труде молодости и поверг его в нечто тревожное, тайное, непонятное. Перемена в Тоби казалась Майклу столь разительной, что он только диву давался, что никто ее, похоже, не заметил.

Нарушил он и собственный душевный покой. Он пребывал в нездоровом возбуждении. Он работал не покладая рук, но что это была за работа… Он теперь просыпался каждое утро с чувством любопытства и ожидания. Он не мог оградить себя от того, чтобы не наблюдать постоянно за Тоби. Тоби, со своей стороны, избегал Майкла, хотя явно был занят им. Майкл догадывался об общих мотивах его поведения, а потом и понял, что у Тоби началась реакция. Поговорив с Тоби в аллее козодоев, он знал, что чувство, которое он сам испытал, нашло отклик, и, вспоминая об этом, обмирал. От сознания, что чувства у Тоби теперь идут на убыль, что он, быть может, намеренно ожесточает свое сердце и внушает себе омерзение к тому порыву нежности, Майкл впадал чуть ли не в бешенство. Он жаждал переговорить с Тоби, расспросить его еще раз, объясниться и не мог прогнать надежду на то, что Тоби рано или поздно вынудит его к такому tete-a-tete. Ему страшно хотелось извлечь из этой путаницы ту крупицу добра, что в ней была, в которой выкристаллизовалась его бескорыстная привязанность к Тоби и Тоби к нему. Но он знал, прекрасно знал: это невозможно. В этом мире — почти наверняка — им с Тоби никогда теперь не быть друзьями, и, может, ожесточение сердца и впрямь лучшее решение… Он постоянно молился за Тоби, но замечал, что молитвы его сбиваются на фантазии. Он терзался смутными физическими желаниями и воспоминанием о теле Тоби, теплом, прильнувшем к нему в кабине; во сне его часто посещал двусмысленный и уклончивый образ — то это был Тоби, а то — Ник.

Мысль — когда он дозволял своему уму на ней остановиться, — что Ник с Тоби вместе в сторожке, добавляла беспокойству Майкла и другое измерение. Он вновь и вновь тщетно возвращался к вопросу: возможно ли, что Ник видел, как он обнимал Тоби. И всякий раз решал, что невозможно, но потом замечал, что сызнова задает себе этот вопрос. Такой тучей страданий окутана была эта тема, что он уже и не знал: сожалеет он о том, что нанес урон своей репутации, что нанес, возможно, урон Нику, или же о чем-то куда более примитивном — об утрате привязанности Ника, хотя, в конечном счете, у него не было ни оснований считать, что Ник еще ее хранит, ни права желать, чтобы он оставался ей верен.

Единственное, к чему привели эти волнения, — стало еще более невозможно, чем прежде, «делать что-то» с самим Ником. Правда, Майкл еще был исполнен решимости поговорить с Кэтрин. Когда воображение, с его проклятой зримой живостью, подбрасывало ему вероятные сцены в сторожке, он терзался двойной ревностью, из-за которой он также не пересматривал прежний, столь желанный с многих точек зрения, план перемещения Ника или Тоби, а то и обоих разом, в Корт. Но мотивы его, как он чувствовал, были бы столь очевидны для тех, во всяком случае, кем он сейчас более всего дорожил, да и не мог он заставить себя руководствоваться такими мотивами, даже если они и были продиктованы благими намерениями. Единственным его утешением было то, что Тоби в любом случае покинет Имбер через пару недель, да и Ник, вероятно, тоже, когда Кэтрин уйдет в монастырь. На это и надо уповать. А потом, с Божьей помощью, он бы успокоил свою душу, вернулся к своим задачам и планам, которых, решил он, не спутать этому кошмарному эпизоду.