Гигиена убийцы - Нотомб Амели

– Это гроб эпохи Меровингов, – объяснил толстяк, – я сделал из него бар.

Он взял большую металлическую чашу, плеснул в нее изрядное количество шоколадного ликера, потом добавил коньяку и лукаво покосился на журналиста.

– А теперь я открою вам секрет фирмы. У простых смертных третий компонент – сбитые сливки. По мне это тяжеловато для желудка, и я заменяю сливки тем же количеством… (в руке у него оказалась консервная банка) сгущенного молока с сахаром (и он подкрепил слова делом).

– Но это, наверно, до ужаса приторно! – ахнул журналист, тем самым усугубив свое положение.

– Зима в этом году на редкость теплая. А вот в морозы я добавляю в «Александр» хороший кусок сливочного масла.

– Что, простите?

– Да-да. Сгущенное молоко уступает по жирности сливкам, это надо восполнить. Вообще-то сегодня у нас как-никак пятнадцатое января, так что в принципе масло по сезону положено, но пришлось бы съездить за ним на кухню и оставить вас одного, а это невежливо. Ладно, обойдусь без масла.

– Ради бога, не беспокойтесь из-за меня.

– Нет, решено. Сегодня вечером истекает срок ультиматума, по такому случаю я не буду роскошествовать.

– Вы чувствуете свою причастность к кризису в Персидском заливе?

– До такой степени, что выпью «Александр» без масла.

– Вы смотрите новости по телевизору?

– Между двумя рекламными блоками случается схватить дозу информации.

– Что вы думаете о кризисе в Персидском заливе?

– Ничего.

– А все-таки?

– Ничего.

– Вам это безразлично?

– Отнюдь. Но что бы я ни думал, это не имеет никакого смысла. Заплывший жиром немощный старик – не тот, чьим мнением об этом кризисе следует интересоваться. Я не генерал, не пацифист, не нефтяник, не араб. Вот если вы спросите меня об «Александре» – тут я буду во всеоружии.

В заключение своей тирады писатель поднес чашу к губам и сделал несколько смачных глотков.

– Почему вы пьете из металлической посуды?

– Не люблю ничего прозрачного. Это, между прочим, одна из причин, почему я так толст: не желаю, чтобы меня видели насквозь.

– Кстати, господин Тах, мне хочется задать вам один вопрос, который мечтали бы вам задать все журналисты, но вряд ли хоть один решится.

– Сколько я вешу?

– Нет, как вы питаетесь. Всем известно, что еда занимает огромное место в вашей жизни. Гастрономия и ее естественное следствие, пищеварительный процесс лежат в основе ваших поздних романов, таких как «Апология диспепсии», – это произведение представляется мне наиболее ёмким выражением ваших метафизических забот и тревог.

– Совершенно верно. Я считаю, что метафизика – наиболее адекватное выражение метаболизма. А поскольку метаболизм складывается из анаболизма и катаболизма, метафизику я тоже разделил на анафизику и катафизику. Не усматривайте в этом дуалистическое противопоставление, речь идет о двух обязательных и, что еще более усложняет картину, синхронных фазах движения мысли, обреченной на тривиальность.

– Не содержится ли здесь также намека на Жарри и патафизику?

– Нет. Я – серьезный писатель, – ледяным тоном отрезал старик и снова приложился к «Александру».

– Итак, господин Тах, вы не будете возражать, если я попрошу вас описать ваш обычный день поэтапно с точки зрения пищеварительного процесса?

Наступила благоговейная тишина; писатель, казалось, размышлял. Выдержав паузу, он заговорил проникновенно, словно открывая непосвященному тайный догмат:

– Утром я просыпаюсь около восьми часов. Первым делом иду в туалет опорожнить мочевой пузырь и кишечник. Вам нужны подробности?

– Нет-нет, я думаю, достаточно.

– Тем лучше, потому что этот этап, хоть и неизбежно присутствующий в пищеварительном процессе, поверьте, более чем отвратителен.

– Верю вам на слово.

– Блаженны не видевшие и уверовавшие. Затем, присыпавшись тальком, я облачаюсь в халат.

– Вы всегда его носите?

– Да, я переодеваюсь, только когда выхожу за покупками.

– Вам в вашем состоянии не трудно все это проделывать?

– Я привык за много лет. Одевшись, я отправляюсь в кухню и готовлю себе завтрак. Раньше, когда я проводил дни за письменным столом, мне было не до стряпни и я ел что попроще, например, холодную требуху…

– Холодную требуху с утра?

– Я понимаю ваше удивление. Должен вам напомнить, что в ту пору я писал, и это поглощало меня целиком. Теперь меня и самого с души воротит при мысли о холодной требухе с утра. За двадцать лет я привык поджаривать ее в течение получаса на гусином жире.