Постель - Вишневский Януш

Над кронами высоких манговых деревьев летали гигантские летучие мыши. Она испугалась и прижалась к нему. Они подошли к краю обрыва. Крест был установлен на вершине высокой скалы, расположенной на маленьком островке. Оба почувствовали уникальность этого места.

Внизу была маленькая бухточка. Они осторожно спустились к ней. Лукаш, как всегда, с гиканьем бросился в воду и поплыл к островку с крестом. Она присела на песок, достала из рюкзака книгу и стала читать.

— Скажешь мне, наконец, сумела бы ты так же любить? — спросил он, внезапно появившись рядом с ней. Капли воды упали на бумагу.

— С чего ты вообще взял, что это книга о любви? — Потому что эта книга когда-то принадлежала мне, — засмеялся он, вытирая полотенцем волосы, — только какой-то гад спер ее с моего лежака на пляже перед отелем.

— Так, может, тогда мы вместе прочтем эту книгу, вдвоем? — спросила она робко.

Он лег возле нее, пристроив голову на гранитную глыбу, и взял книгу у нее из рук. Стал читать. Он читал размеренно и неспешно, как бы наслаждаясь каждым словом. Иногда он замолкал, делая паузы там, где что-то заставляло задуматься.

Она слушала. И вспоминала, как мама читала ей сказки. Она положила голову ему на плечо и слушала. Оба уснули, должно быть, одновременно.

Их разбудил вечерний холод. На маленьком пляже было совсем темно.

— Пора возвращаться, — сказал Лукаш, касаясь губами ее лба.

Да. Книга пахла своей историей.

И океаном…

Она приняла душ. С мокрой головой присела на кровать. Достала книгу. Из книги ей на колени высыпалось несколько песчинок. Она дотронулась до каждой.

Впервые ей подумалось, что, может, там, на том пляже, где в общем-то ничего и не произошло, все как раз и началось. Чтото такое, чему пока нет названия. Она не сумела определить это состояние, но ей вдруг подумалось, что это не нужно, да и не обязана она вовсе ничего называть.

Что время само когда-нибудь все назовет.

Она открыла книгу, легла на кровать и стала читать последнюю главу. Ту, которую они не успели дочитать там, на пляже. Она читала, и ей хотелось, чтобы эта книга никогда не кончалась. Снова она была там, на пляже…

Она встала. Торопливо раскрыла ноутбук. Начала писать…

Моя беда в том, что я не умею ждать, не умею упорно, день за днем отдаляться от скверных переживаний. Я чувствую тогда, что впустую трачу время. Я просто не умею ждать. Я должна научиться этому. Ты смог бы научить меня быть терпеливой? Тогда, на том маленьком пляже, ты был олицетворением терпения. Само терпение.

Я не хочу в одиночку дочитывать эту книгу. У меня широкая постель. Она, может, и не такая мягкая, как песок на том пляже, но я чувствую себя в ней в такой же безопасности, как и там, на твоем плече. Не мог бы ты прийти и дочитать мне последнюю главу? Здесь, у меня? P. S. Я выбросила ту рубашку. Сразу, как только мы вернулись в отель…

Отослала. Улыбнулась сама себе. Положила голову на голубую подушку. Закрыла глаза и стала терпеливо ждать.

Звонка в дверь, приятных сновидений, а может, любви…

О лжи…

Расскажешь мне? О них обо всех? О тех, к которым ты прикасался до меня? Расскажешь?! Я не буду ревновать. Обещаю…

Мне иногда кажется, что если бы машины умели говорить, то в одну из летних ночей по дороге в Париж, Венецию, Прагу, в Казимеж-над-Вислой или Барселону, в темноте, под тихую, плывущую из динамиков музыку ты задала бы эти вопросы. Точно так же, как иногда их задают женщины. А поскольку женщины по природе своей не могут не ревновать, а еще потому, что обещания не ревновать даются под давлением сиюминутных обстоятельств, я никогда не отвечал на такие вопросы. Я все никак не мог понять, зачем женщины хотят это знать. А может, они вовсе не хотят и это всего лишь провокация с их стороны? Может, единственный правильный ответ — это «не скажу, потому что не помню ни одного важного прикосновения к другой женщине, кроме тебя», а потом зажмуриться, чтобы она не смогла разглядеть в моих глазах лжи? Вот если бы об этом спросила моя машина, я бы ей ответил. Всю правду бы выложил. Без колебаний. С именами, датами рождения и пикантными подробностями нашей близости. Мне не пришлось бы даже выдумывать имена.

У всех моих машин были женские имена.

Все они были для меня самыми красивыми, каждой из них я хранил верность, во всех был безумно влюблен, к каждой прикасался и каждую в свое время бросил.