Лавра - Чижова Елена

«Ну не скажите… Пьяный – это уж слишком! – он возмутился, не обижаясь. – Если бы вы сказали – выпил, да, в этом есть доля правды». – «У меня болен ребенок, я разбужу мужа, он позвонит в милицию», – я говорила быстро, уже не справляясь с дрожью. Последняя угроза подействовала. Шаги направились к лифту. Тихий стон взявшей с места кабины поднимался из глубины. Створки раздвинулись и закрылись. Переждав, я кинулась в комнату: на фасаде дома, прямо напротив, горело одно-единственное окно. Одинокая фигура пересекала заснеженный двор. Огибая помойные баки, он ступал нетвердо. Неверные ноги вывели к вечной луже, и, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие, он заскользил по льду…

Остаток ночи я просидела в глубоком кресле. «Прекрати, – я говорила себе, – самый обыкновенный пьяница, допился до чертиков, подняла нелегкая, какое мне до него дело?..» Так я уговаривала себя, но мысль возвращалась к двери, за которой, цепляясь за притолоку неверными пальцами, я видела черную кожу, в которую был облачен тот, кто приходил за мною. Кожа была новой и хрусткой.

Стараясь избавиться от наваждения, я думала о том, что нашу семью это не коснулось, обошло стороной. Никто из моих родных не слышал этого звона. Откуда же я узнала, что это – они? Весь долгий день я выбрасывала свое прошлое, чтобы освободиться от памяти, но оно – подлое время, от которого я отложилась, – играло в свою игру. Эта игра не зависела от моей воли. Разве я могла знать заранее, что именно так, выбрасывая земные остатки, расчищают заваленный путь? По нему, как по ржавым рельсам, надвигается чужое прошлое, лежащее пластом под затронутой порчей личной памятью…

За окнами стояла мгла. В ней, как в черненом зеркале, отражались спинки кресел, зажженная люстра, книги и письменный стол. Все окружавшее меня двоилось, повторяясь во тьме. Комната, раздвоенная ночным кошмаром, сходилась на оконном стекле. Я сидела в кресле и чувствовала себя какой-то мертвой точкой, из которой в обе стороны – в прошлое и в будущее – устремляются две оси. По собственной воле отложившись от настоящего, я отреклась и от будущего: и ось, качнувшись в мертвой точке, отбросила меня назад.

Едва дождавшись утра, я оделась и вышла из квартиры. Машинально, как делала каждый день, потянулась к потухшей кнопке, но сдержала руку. Стон лифта мог разбудить чужих. Ступая тихо, я шла вниз по лестнице, проходя на цыпочках мимо спавших дверей.

Все было скрыто под снегом. Белый покров лежал на кустах, на крышах гаражей, на козырьках подъездов. Оглядываясь на спящие окна, я пошла к бакам: меня влекло странное и необоримое желание, которому не было сил противиться. Подойдя, я заглянула внутрь. На дне, под рваным куском целлофана, лежала меховая варежка. Я смотрела в бак, как в колодец: слишком глубоко, рукой не достать… Подтянув какой-то деревянный ящик, я встала ногами, перегнувшись, ухватила за угол и дернула на себя. Кусок целлофана был чистым. Подложив под грудь, я легла на него всем телом и, стараясь не вдыхать смрадные испарения, дотянулась рукой. Вторая варежка лежала рядом. Торопливо шагая к парадной, я думала: если и видели, мало ли… Растяпа, выбросила по ошибке… деньги или золотое кольцо…

Изнутри их не затронуло. Обмыв верхний кожаный слой, я вытерла насухо. Кожа припахивала порошком и помойкой. Я достала холщовый мешочек и спрятала в него варежки. К ним, взвесив на руке, добавила упаковку сахара-рафинада и, словно вспомнив, пачку английского чая Earl Grey. Чай привез муж, купил в tax-free в аэропорту, и эта мелькнувшая мысль отрезвила меня. Сев на табуретку, я оглядывала кухонные полки. Холщовый мешочек лежал передо мной на столе. Я смотрела на него с ужасом, словно кто-то другой, знавший тверже и лучше меня, заставил сложить: приготовить. Этот кто-то, не имеющий понятия о счастливых магазинах, в которых не платят пошлин, умел обдумывать загодя, не полагаясь на последний – кожаный – миг.

«Господи, – я думала, – что же это такое со мною? Изора, супруга ваша, несколько помутилась рассудком…» Мотнув головой, я пихнула его в зазор между холодильником и стеной.

Веселые голоса разбудили меня. Муж заглядывал в комнату: «Спи-ишь?» – он спрашивал удивленно. «Сейчас встану», – я поднялась и вышла в прихожую. Отец Глеб улыбался мне навстречу. «Чистота-то какая! – муж входил в кухню, радостно озираясь. – Ну что? – потирая руки, он обернулся к кухонному шкафу, – чайку, а? Где у нас тут – хороший? – Сдвигая банки, он гонял их с места на место. – Где же… тут же было…» – спрашивал недоуменно. Я подошла к холодильнику, заслонила собой. Отец Глеб смотрел внимательно. Другой, сидевший смирно, кивал, не подымая глаз. «Я убирала… Там – жучки… Все в жучках и личинках, пришлось выбросить и чай, и сахар, и круты». Господи, я сообразила, как же это я? Надо было еще крупы́…