Чертово колесо - Гиголашвили Михаил

— Подонки, скоты! — ругался Тугуши. — Ну, вошли, ну, укололись, но зачем гадить, картины резать, посуду бить?

— Может быть, кто-нибудь из твоих художников? Из зависти? — предполагала Анка, которая была уверена, что Художник — непревзойденный мастер. — В принципе, зачем морфинистам лишний шум? Они бы укололись, и все!

Когда за диваном обнаружились женские трусики и обгоревший лифчик, а под диваном — пустые бутылки из-под водки, картина стала яснее — дикая пьянка с бабами, которых, очевидно, было некуда вести. Будь Художник в мастерской — и ему бы перепало. А теперь…

Он не отходил от изрезанных холстов, тупо пытаясь склеить края порезов липучкой. Мягкий и мирный, Художник был подавлен таким изуверством и дрожал, представляя себе, как эти дикари издевались над его картинами. А то, что происходило именно так, стало ясно при более тщательном осмотре — на одной из картин у женской фигуры были вырезаны живот и промежность, на другой — проткнуты глаза, а еще две работы были обуглены — их поджигали…

Наконец все уселись, уныло закурили.

— Надо уколоться! — сказал Тугуши, привыкший решение всех задач начинать именно подобным образом, и стал ерошить свой рыжий бобрик, потому что сказать «надо уколоться» легко, но где найти деньги и отраву?

— Хорошо бы, — поддакнула Анка. — У тебя какого-нибудь вторяка не заныкано, на самый черный день?

Художник вдруг вспомнил:

— У меня в кладовке третьяки есть, много третьяков!

— А их можно варить? Они кайф дают, эти третьяки? — У Тугуши шевельнулась надежда, хотя от третьяков ожидать ничего нельзя.

Анка тоже встрепенулась, но инстинктивно, — по опыту тоже понимала, что из жатых-пережатых третьяков ничего путного не выйдет.

— Подкинуть может, плохо станет, — заметила она.

Но было уже поздно — все трое схватились за соломинку. Художник сбегал в кладовку. Они осторожно высыпали содержимое полиэтиленового пакета на газету. Анка встала по-собачьи и понюхала кокнар.

— Растворителем пахнет, — сообщила она и, поворошив его, добавила: — Влажный еще.

— Ничего, мы его высушим! — с воодушевлением сказал Художник.

— А кто сможет сварить? — недоверчиво спросила Анка, не вставая с колен.

— Я! — важно ответил Тугуши.

— Припасы есть?

Художник обследовал битые банки и пузырьки. Выяснилось, что несколько ампул аммиака остались целыми. Немного ангидрида он еще раньше запрятал среди банок с красками. Тугуши побежал в магазин за растворителем.

Некоторое время Художник и Анка смотрели на бурый кокнар. Иногда Анка ворошила его, а Художник, следя за ее обцарапанной, замозоленной от уколов клешней, вдруг с болью вспомнил, какая это была красивая рука раньше, давно, когда он любил Анку и они вместе ходили в кино и ели фруктовое мороженое за семь копеек.

— Он почти мокрый, зачем ты запихал его в пакет? Чтобы сопрел? — прервала его воспоминания Анка. — Давай высушим его в духовке! Там он быстро высохнет.

— Давай, — согласился Художник.

Они высыпали кокнар на противень и сунули в плиту. Включили самый малый огонь. Вернулись к столу. Анка потянулась за сигаретами.

— Знаешь, кто умер?

— Кто? — испугался Художник.

— Манана. Помнишь ее? Курчавая такая, со мной в ЛТП была, с ворами все время путалась… Вчера хоронили. Передозировка. Помнишь, как она о своем здоровье заботилась? В день по пять раз ханкой кололась — а леденцов боялась: «Леденцы, — говорила, — на эссенции делают, для печени плохо!» Таблетки глотала пачками — а яйца из холодильника не ела: «Несвежие!» Гашиша выкурила тонну, а к орехам не прикасалась: «От них, — говорила, — зубы цвет теряют!» Представляешь? На кодеине сидела годами — шкурки с помидоров счищала: «Для желудка нехорошо!» А как она, бедная, мучилась, чтобы уколоться! У нее же в конце концов все вены сгорели. Раз — никогда не забуду — прихожу к ней за лекарством и вижу, как она, полуголая, вся в крови, ревет, извивается на кушетке, кричит, тут же ее сын плачет, а какой-то фраер пытается попасть ей в вену. Двадцать проколов сделал, а попасть не сумел, пока я не помогла…

Тут Анка насторожилась, повела ноздрями и со словами:

— Дым!.. Дым! — бросилась на кухню и завопила оттуда: — Пожар!

Выскочив за ней, Художник увидел, что из плиты — сзади, снизу, с боков — полыхает пламя. Не растерявшись, он схватил ведро, которое всегда держал набранным, кое-как распахнул ногой духовку и плеснул внутрь водой. Кокнар, шипя, погас. Пламя исчезло. Густо повалил дым.