Оправдание - Быков Дмитрий Львович

— Эх, новый, новый. — Анна покачала головой. — Никогда ты в закон не въедешь. Закон ведь что? Обманка. Только так в суть-то и влезают. Привыкнешь, что все тебе врут, — ну и начнешь за обманной маской вещей различать их истинный облик. — Она заговорила как по писаному, пересказывая, вероятно, проповеди Константина. — Вот пошел ты со мной, думал: я тебя так возлюбила, что к людям выведу. Верно, выведу, да только не к людям, а от людей. Был ты общий, а станешь мой. Когда ж мне и побаловаться-то? Про эту избу никто не знает, нас не найдут. Жратвы я сюда натаскала загодя — на месяц хватит, ты ж знаешь, это не первая отлучка моя… Вот и еще консерв принесла, — она скинула рюкзак, — дрова есть, печь тут исправная… Поживем, побалуемся. Надоешь — выпущу. Или тут брошу. Зачем ты мне нужен, когда надоешь. Вишь, как оно все выглядит? А ты небось напридумал себе: любовь, побег… Да никакого нет побега, вот тебе весь побег твой. И деваться тебе некуда: убьешь меня — сам не выйдешь. Пошли.

Анна резко распахнула скрипучую дверь, взяла откуда-то спички, засветила керосиновую лампу, подошла к печке. Сквозь сени, полные сырым, гнилостным запахом старого дерева, Рогов прошел за ней. В избе было грязно, сыро, в крошечное оконце выведена труба железной печки, у стены — широкая лавка, ближе к окну — стол. Под столом грудой были навалены консервные банки: судя по их количеству, готовилась она основательно, планируя провести с ним не меньше месяца.

— Слушай, — все еще не мог смириться он. — Так это поселение сам Константин и выстроил?

— Почему сам. Люди с ним пришли, они построились. А тот поселок староверов, секта-то, он и посейчас цел, пустой стоит. Километра два от нас, может, три…

Туда, верно, и забрел Кретов, с ужасом догадался Рогов. Увидел пустые бараки и решил, что это лагерь Верховного. А это брошенная секта. Значит, ничего нет, и только что открывшаяся ему правда нового мироустройства была собственным его вымыслом? Значит, ездили сюда, как на турслет, только с пытками?

— Слушай, Анна, а руки этим… что всегда парой-то ходят… за что отрубили?

— Не поняла, — сказала Анна с ударением на «о». — Не поняла. Каким, что плаху несли, что ль?

— Ну.

— Ой, чудак ты человек! — залилась она. — Ой, новый, да когда ж ты въедешь-то! Ты что ж думаешь, тут руки рубят? Тут пальцы-то не всякий день рубят. Инвалиды сюда ездят, вот и все. Им среди наших увечных проще, они не такими убогими себя чувствуют. Вот и вся недолга. Нешто тут человек бы выжил, без больницы-то, если бы ему руку отрубить? Это из Омского общества инвалидов, их много у нас… Богатые есть. Ты склады наши видел, тушенку ел? Чтоб к Константину попасть, большие деньги платят, еду привозят. Где еще такого повидаешь, чтобы живую бабу душили? — Она засмеялась. — Есть любители, есть…

— А глаз тебе тоже… здесь…

— Глаз мне муженек мой выбил, когда мне еще девятнадцати не было, — с ненавистью сказала Анна. Переход от доброжелательности к ожесточению совершался у нее, как и у Павла, мгновенно. — Избил меня, глаз повредил, ну и удалили глаз. По лицу бил, сволочь, царство ему небесное, прости Господи. — (Об участи муженька Рогов расспрашивать не стал.) — Живот не трогал — знал, что беременная, ребенка хотел. А я и сделала аборт, да только не его, а себя наказала. Мне теперь никогда ребеночка не иметь, а мне только ребеночек и нужен. Уж я воспитала бы его…

Уж ты воспитала бы его, подумал Рогов. Ох, ты и воспитала бы его!

Анна меж тем затопила печь, куда были заблаговременно сложены сухие березовые дрова; крошечный домик наполнился дымом, но вскоре его вытянуло.

— Есть хочешь? — спросила она. — Чайку, может? Нет? Ну, тогда выпей. Вот, фляжку я тебе взяла. Думаешь, легко у нас тут выпивку достать? Ан достала, для милого дружка и сережку из ушка.

Вполне допуская, что при здешней системе обманок во фляге может быть что угодно, вплоть до мочи, Рогов отвинтил крышку мятой солдатской фляги и хлебнул: нет, ничего, обычный свекольный самогон, он пивал такой на практике, собирая в Белоруссии свидетельства о партизанской войне после четвертого курса. Там он, кстати, и узнал, как расплачивались белорусские деревни за партизанские вылазки. Самогон был хорош.

— Ладно, присосался. — Анна с раздражением отобрала флягу. — Всем бы вам одного.

— А вам — другого, — добродушно ответил он.

— А нам — другого, — вдруг улыбнулась она. — Начинаешь, начинаешь въезжать-то понемногу… Ну, сейчас согреется в избе, да и ляжем. Раздевайся покуда.