Сон №9 - Митчелл Дэвид

Козел-Сочинитель с трудом разлепил веки.

– Даже во сне нет покоя, госпожа Хохлатка: мне снилось, что я искал м-металлоискателем норвежские девятиугольники в какой-то дельте, где время навеки замерло в среду утром.

Госпожа Хохлатка потуже затянула завязки фартука.

– Я девяносто девять раз вам говорила, мой господин: «Сливки и мед – сладкий сон не придет». Но вы все равно ужинаете по-девонширски^[95]. Ну-ка, поднимайтесь. Завтрак на столе. «Эрл фей»^[96] с занзибарской копченой селедкой. Поджаренной на филе, как вы любите.– Госпожа Хохлатка бросила взгляд на пейзаж за окном.– И впрямь уныло, что и говорить.

Козел-Сочинитель нашел свое пенсне и выглянул в окно. Почтенный дилижанс стоял у холодной обочины, за которой стихийно раскинулись тихие вересковые пустоши.

– Чернильный ландшафт, небеса цвета бумажной массы. У меня почти не осталось сомнений, госпожа Хохлатка: мы залезли на поля.

Рододендроны из дендрария…

– Мрачное имя для мрачного места,– произнесла госпожа Хохлатка.

– Почва здесь слишком кислая, чтобы цвет мог пустить корни. Один м-маргинальный герцог попытался завести плантацию нарциссов, но желтый тут же выцвел. Здесь даже вечнозеленые растения не зеленеют. Не слышно птиц, вороны не летают.

– Ай, да бог с ними, мой господин. Селедка ваша стынет.

Козел-Сочинитель нахмурился:

– Странное дело, госпожа Хохлатка, но аппетит меня покинул. Нельзя ли попросить вас выложить рыбу на блюдо, я потом съем ее потихоньку. А пока плесните чаю, вполне доста…– Козел-Сочинитель забыл договорить.– Вот досада! Ночью я написал несколько десятков страниц – куда они могли деться?

Он заглянул под стол, в стол, за стол – страницы исчезли.

– Это катастрофа! Я начал писать несказанно сказочную сказку!

Хотя госпожа Хохлатка и прослужила у Козла-Сочинителя не один десяток лет, она рассердилась на него из-за Селедки.

– Осмелюсь заметить, мой господин, это был просто очередной писательский сон. Помните, вам приснилось, что вы написали «Отверженных»? Ваш издатель целую неделю убеждал вас не привлекать Виктора Гюго к суду – вы-то хотели подвергнуть его публичной порке.

Дверь со стуком отворилась, и в салон ворвался ветер. В проеме, заслоняя его волосатым грязным торсом, стояло страшного вида доисторическое создание. На языке плоти и крови оно промычало нечто нечленораздельное. Госпожа Хохлатка сердито уставилась на него.

– Не смей топтать своими грязными ножищами мой чистый ковер!

– И тебя с добрым утром, Питекантроп! – Козел-Сочинитель позабыл о пропавших страницах.– Что ты там держишь, друг мой?

Питекантроп повернулся к госпоже Хохлатке и приоткрыл сложенные лодочкой ладони. Над комком земли светилась головка нежного белого цветка.

– Вы только посмотрите! – воскликнул Козел-Сочинитель.– Подснежник из Снежных гор! В сентябре! Какое изящество! Какая редкость!

На госпожу Хохлатку это произвело гораздо меньшее впечатление.

– Стану я благодарить тебя за то, что ты выкапываешь из навоза сорняки и таскаешь их куда ни попадя! Никогда не встречала такого бездельника! И закрой дверь с той стороны! Ты что, хочешь, чтобы мы с Господином умерли от воспаления легких?

Питекантроп уныло заворчал и закрыл дверь.

– Волосатый дикарь, вот он кто.– Госпожа Хохлатка принялась отскребать сковородку из-под селедки.– Дикарь!

Козлу-Сочинителю было обидно за своего друга, но он знал, что лучше не попадать госпоже Хохлатке под горячую руку.

***

Итак, я просыпаюсь, упершись взглядом в очередной незнакомый потолок, и незаметно для себя начинаю играть в амнезию. Я оцепенел и хочу остаться в оцепенении. Я часто играл в эту игру после смерти Андзю, начав девятилетнее путешествие по гостевым комнатам дядюшек с их хрусткими футонами из рисовой соломы: «Эйдзи погостит этот месяц у нас» – и кузенами, у которых всегда была под рукой ядерная боеголовка, возникни между нами хоть какой-то спор: «Если тебе здесь не нравится, отправляйся домой к своей бабушке!» Так или иначе, эта игра состоит в том, чтобы как можно дольше задержать чувство, что не знаешь, где находишься. Считаю до десяти, но это не помогает мне подобрать ключ к настоящему. Я спал в центре гостиной на надувном диване, за бледными шторами скрывается широкая застекленная дверь на веранду. Во рту у меня язва размером с лошадиное копыто. «Бах!» – взрывается бомба памяти. Головы в кегельбане. Перед глазами стоит Морино, освещенный огоньком сигары. Монгол на недостроенном мосту. Разминаю затекшие мышцы. Нос и горло основательно забиты – простуда взяла свое; тело само себя наказывает, независимо от мозга-идиота. Как долго я спал? Кто покормил Кошку? Пачка сигарет «Ларк» на кофейном столике. Осталось всего три штуки, и я выкуриваю их одну за другой, чиркая спичками. На зубах толстый налет. В комнате тепло. Я спал в одежде, пах и подмышки сопрели. Нужно открыть окно, но я еще не могу заставить себя двигаться. Пока я лежу здесь, не может произойти ничего нового, а расстояние, отделяющее меня от смерти, что поглотила тридцать, сорок человек, растет. У меня вырывается стон. Невозможно избавиться от того, что я видел. Это прогремит в новостях на всю страну, если не на весь мир. Войны Якудзы – отныне и до самого нового года. Снова стон. Судебные эксперты будут ползать по полю боя с пинцетами в руках. Бригада из Отдела особо тяжких преступлений будет опрашивать посетителей «Ксанаду». Девушка из зала патинко, уже снискавшего себе недобрую славу, расскажет репортерам о мошеннике, назвавшемся сыном управляющего за считанные секунды до того, как самого господина Одзаки выбросили из окна комнаты охраны на втором этаже. Полицейские будут делать наброски углем. А что делать мне? И что захочет сделать со мной этот невидимый м-р Цуру? Что сталось с Мамой-сан и «Пиковой дамой»? У меня нет никаких планов. Мне нечего курить. У меня нет салфеток, чтобы высморкаться. Изо всех сил прислушиваюсь и слышу… полнейшую тишину.