Забрать любовь - Пиколт Джоди

Зеркала запотели. Теперь уже все помещение было заполнено густым туманом.

— Пейдж… — произнес Николас, и мое имя как будто повисло в воздухе.

Я шагнула к нему и запрокинула голову, ожидая поцелуя. Из монитора доносилось ровное дыхание Макса.

Николас через голову снял с меня сорочку. Он обнял меня руками за талию и провел пальцами по ребрам. Его прикосновение заставило меня застонать и прижаться к нему всем телом. Тонкая струйка молока брызнула из моего соска на темные волосы на его груди.

Я рассердилась на свое тело за это предательство и гневно уставилась на белые капли. Я ожидала, что Николас не обратит на них внимания или обратит все в шутку. Я оказалась совершенно не готова к тому, что произошло. Он попятился, в ужасе обшаривая глазами мое тело.

— Я просто не могу, — едва не поперхнувшись, выдавил он из себя. — Пока не могу…

Он опять коснулся моей щеки, а потом поцеловал меня в лоб, как будто желая покончить с этим, пока он не передумал. Он шагнул в душевую кабинку, откуда послышалась тихая симфония струй воды, сливающихся со звуком мыла, скользящего по плечам и бедрам Николаса. Я подняла атласную тряпку с пола и прижала ее к себе, как будто пытаясь прикрыться.

Вернувшись в спальню, я надела самую старую и самую мягкую из своих ночнушек, белую, в маленьких пандах. Я вышла за дверь и услышала, что Николас выключил воду в душе. Я осторожно повернула ручку детской и вошла. Внутри было темно хоть глаз выколи. Я знала, что Николас не станет меня искать. Во всяком случае, сегодня. Ощупывая воздух впереди себя, как будто он был чем-то осязаемым, я пробиралась по детской. Я осторожно обошла большого красного плюшевого страуса, которого прислала Марвела, и нащупала махровую поверхность пеленального столика. Споткнувшись, я ударилась ногой об острый угол кресла-качалки. Я потрогала стопу и ощутила под пальцами что-то липкое. Это была моя собственная кровь. Сидя в качалке и прислушиваясь к посапыванию Макса, я ожидала, когда мой сын проснется и позовет меня.

Глава 17

Николас

— Ты опять вернешься поздно? Я не понимаю, почему ты не можешь бывать дома ну хоть немного чаще.

— Пейдж, не смеши меня. Я что, сам устанавливаю себе расписание?

— Ты себе и представить не можешь, каково мне. Я провожу с ним круглые сутки напролет. Ты, по крайней мере, не сидишь безвылазно в четырех стенах.

— Ты себе и представить не можешь, как я мечтаю хоть когда-нибудь прийти домой и не услышать твоих жалоб.

— Ты, конечно, прости меня, Николас, но мне больше некому пожаловаться.

— Никто не заставляет тебя сидеть все время дома.

— Никто не помогает мне, когда я выхожу из дома.

— Пейдж, я ложусь спать. Мне рано вставать.

— Тебе всегда рано вставать. И конечно, я обязана с тобой считаться, а ты со мной — нет. Ведь работаешь ты, а не я.

— То, что делаешь ты, не менее важно. Считай это своей работой.

— Я так и делаю, Николас. Но это не входило в наши планы.

***

Первым, что поразило Николаса, были цветущие вокруг деревья. Он прожил в этом районе восемнадцать лет своей жизни, но так давно здесь не бывал, что был уверен — дланевидные клены и дикие яблони накрывали двор розовым шатром только в конце июня. Он несколько минут сидел в машине, размышляя о том, как и что скажет матери. Он пробежал пальцами по ручке переключения скоростей, ощущая не полированную деревянную поверхность, а прохладную кожу бейсбольного мяча и мягкую подкладку перчатки. «Ягуар» матери был припаркован на дорожке перед домом.

В последний раз Николас был здесь восемь лет назад, в тот самый вечер, когда Прескотты ясно дали понять, что они думают о его выборе жены. Обида заставила его на целых полтора года прервать любое общение с родителями. А затем пришла рождественская открытка от Астрид. Пейдж оставила ее на столе поверх счетов. Когда Николас увидел открытку, он долго вертел ее в пальцах, как какую-то уникальную древнюю реликвию. Он провел пальцами по аккуратным строчкам, написанным рукой его матери, и, подняв голову, заметил, что Пейдж за ним наблюдает, старательно делая вид, что ей нет до этого никакого дела. Щадя чувства Пейдж, он выбросил открытку Астрид, но на следующий день позвонил матери.

Николас убеждал себя, что делает это не потому, что простил родителей, или потому, что он согласился с их правотой относительно Пейдж. Более того, общаясь с матерью, — а делал он это дважды в год, на Рождество и в ее день рождения, — он вообще не упоминал о Пейдж. Точно так же они не вспоминали и Роберта Прескотта. Николас поклялся себе, что, несмотря на сыновьи чувства к матери, никогда не забудет, как восемь лет назад его отец набросился на беспомощную и растерянную Пейдж.