Успех - Эмис Мартин

Меня подловил ликующий газетный репортер (действительно подловил; он постучал в дверь и услышал, как я взбегаю по лестнице; он быстро нагнулся и заметил меня сквозь щель почтового ящика: так что считай — подловил). Похоже, репортеру доставляло подлинное удовольствие иметь со мной дело. То же можно сказать и о газете, на которую он работал (они сцапали меня и печатали обо мне статьи под аршинными заголовками). Именно их злорадство насчет моей плачевной судьбы впервые затронуло воображение семейства Райдингов — по крайней мере, его патриарха; позже я узнал, что мистер Райдинг по утрам читал ежедневные отчеты за сплоченным семейным столом, доводя до состояния отчаянной, смертельной скуки всех присутствующих. Как я скоро выяснил из первых рук, Райдинг-старший был ненасытно сострадательным человеком (иными словами, окончательно свихнулся на свой, шикарный, манер. По сути, таковым он и остался) и, выражаясь отнюдь не фигурально, не мог позволить себе успокоиться, пока я, к его удовлетворению, не попаду под чью-нибудь опеку. Что опять-таки в его химерическом мире причудливых причин и следствий означало, что я должен попасть под его опеку. К тому же, очевидно, его извилистый ум был заинтригован определенными параллелями между нашими семьями, параллелями одновременно столь случайными и очевидными, что какое-то время я, сгорая от нетерпения, подозревал, будто в один прекрасный день некое чудесное родство в стиле Филдинга решит наши судьбы: мистер Райдинг и мой отец были ровесниками, а наши с Гретом дни рождения не совпадали всего на сутки; Урсуле, сестре Грега, было в те дни семь лет, как и моей, обе родились близнецами и своих двойняшек пережили — ну и так далее… По мере того как рос скандал относительно того, куда меня в конце концов определить, росла также непостоянная, но глубокая тревога мистера Райдинга. Он впал в состояние полной одержимости своей идеей, к вящему раздражению своей жены и смятению и беспокойству детей. На этой стадии за мной некоторым образом присматривали. Ведя за собой толпу переодетых в штатское полицейских, некий тучный общественник явился, чтобы отвести меня в такое место, откуда меня можно было бы снова забрать уже более приличным образом. И что же меня там ожидало? Полмесяца меня регулярно мыли в ванне и кормили, а по ночам укладывали в постель с простынями из искусственного шелка, которые поутру, как гаррота, стягивались у меня на шее огненным узлом. Я не испытывал никакой привязанности к этому месту с его атмосферой истеричного самодовольства, никакой благодарности к работавшим там людям; я был в их власти, или мне так казалось, так что все они малость меня ненавидели. В последнее утро заглянула сестра-хозяйка, чтобы причесать меня и, пахнув мочой, ласково благословить, на свой лад. «Будь вежливым, веди себя хорошо и считай, что тебе повезло», — напутствовала она меня.

Поскольку я полностью сознавал свои птичьи права (сирота, лишенный каких бы то ни было привилегий, подкинутое дитя — сгусток паники и отвращения), угадать мои чувства, связанные с предполагаемым усыновлением, не составит большого труда. Я вглядывался в семейный раздел, помещенный на первой странице местной газеты (заголовок гласил: «Райдинги заявляют: „Мы должны действовать“»), до тех пор, пока… сложно описать мои тогдашние ощущения… Я вглядывался в фотографию до тех пор, пока рамки ее не раздвигались и я не переносился в щедро залитый светом мир правильности и симметрии. Дряхлый старик по имени Генри Райдинг (темный костюм, задранный кверху подбородок) рядом со своей значительно более молодой женой в восхитительной шляпке: в похожем на башенку промежутке между их лицами можно было различить представительный, красивый портал Риверз-холла — изогнутый металлический дверной молоток, две урны, уводящие вглубь ступени. Перед ними, по обе стороны от высоких родителей, фотограф поместил, если можно так выразиться, моего брата и сестру (нет — нельзя. Они не захотят видеть во мне брата. Да и я на их месте не захотел бы): дочка, девочка с острыми понятливыми чертами лица, похожая на персонажа из не очень страшной сказки, и мальчик, сын, Грегори, серьезный маленький Фаунтлерой^[1] в сборчатой рубашке с воротником «паж» и все с тем же напряженным взглядом неуживчивого недовольства; а за ними, за их выпрямленными плечами (на каждом покоится покровительственная ладонь), — высокие черные окна, покрытые вьюнком стены и величественные отвесные очертания дома. Что-то вот-вот случится. Хорошее или плохое?