ПАДЕНИЕ АНГЕЛА - Мисима Юкио

Над городом, над всей равниной раскинулось летнее безоблачное небо, его синеву разбавляли лишь призрачные облака с изящно вылепленными краями, протянувшие от темневших вдали гор свои белые шелковые нити.

Хонда, раздавленный жарой и усталостью, присел на корточки. Ему показалось, будто глаза ослепил резкий блеск, исходивший от летних трав. Почудился даже запах гниения, который принесла прошелестевшая крылышками рядом с его носом муха.

На шофера, который снова вышел из машины и с беспокойным видом приблизился к нему, Хонда посмотрел с немым упреком.

Вообще-то он боялся, что не сможет дойти до храмовых ворот. Одновременно подступили боль в желудке и боль в спине.

Хонда отослал шофера, двинулся по дороге, подбадривая себя и стараясь, пока шофер мог его видеть, держаться уверенно; когда по каменистой в выбоинах дороге Хонда поднимался в гору, он только видел краешком глаза с левой стороны — сочную желтизну мха, пышно, как признак болезни, разросшегося на стволах, с правой — сиреневатые с облетевшими лепестками головки чертополоха, и, тяжело дыша, мечтал, чтобы дорога наконец повернула.

Тени деревьев, местами преграждавшие путь, казались таинственными и чудотворными. Неровности дороги, которая в дождь, наверное, превращалась в речное дно, сверкали на солнце, как руда, тень манила прохладой. У тени дерева должен быть какой-то источник. Однако Хонда сомневался, что этот источник исключительно само дерево.

Хонда спрашивал себя, спрашивал свою трость, в тени какого по счету дерева ему можно будет отдохнуть. Тихо манила к себе четвертая тень — она была за поворотом и не была видна от машины. Добравшись до нее, Хонда буквально рухнул на дорогу у корней каштана.

«С сотворения мира было определено, что сегодня я буду отдыхать в тени этого дерева», — размышлял Хонда, чрезвычайно остро ощущая реальность. Пока шел, он не обращал внимания на пот и цикад, однако когда сел отдохнуть, снова услышал стрекот и почувствовал, что вспотел. Хонда оперся лбом о палку, и боль от давившего на лоб серебряного набалдашника смешивалась с подступающей болью в желудке, болью в спине.

Врач сказал, что у него опухоль поджелудочной железы. И со смехом добавил, что она доброкачественная. Добавил со смехом, что доброкачественная. Наверное, хотел соединить эти два понятия, и этим свел на нет гордость человека, прожившего восемьдесят один год. Хонда подумывал, не отказаться ли ему, вернувшись домой, от операции. Однако было известно, что, если он вдруг откажется, врач станет давить на него через так называемых «близких». Он сам попал в ловушку. Не должно быть такого, чтобы человека, раз попавшего в ловушку, каковой является само рождение, поджидали на жизненном пути еще и другие ловушки. «Ладно, не будем воспринимать это так серьезно», — подумал Хонда. «Сделаю вид, что этого и хотел». Даже тот жертвенный козленок в Индии уже с отрубленной головой еще какое-то время бил копытцем.

Хонда поднялся, теперь, когда за ним не наблюдали, он перестал следить за собой и брел, пошатываясь, еще тяжелее опираясь на палку. Ему казалось, что он раскачивается в шутку. В такие минуты он почти не чувствовал боли и двигался вперед.

Воздух был напоен ароматом летних трав. По обеим сторонам дороги росли сосны, и на фоне неба, к которому он поднимал глаза, чешуйки шишек на пышных сосновых ветках от яркого солнца казались вырезанными каждая отдельно. Скоро с левой стороны показалась заброшенная чайная плантация с кустами, опутанными вьюнком и паутиной.

И снова поперек дороги легли тени. Ближайшая просвечивала, словно потертая ткань, а несколько дальних лежали плотно, напоминая пояс траурной одежды.

Убедив себя, что хочет подобрать упавшую на дорогу большую шишку, Хонда снова передохнул на выступавших корнях огромной сосны. Внутри тела копились тяжесть, боль и жар, острой ржавой проволокой свернулась не находившая выхода усталость. На подобранной шишке высохшие, полностью раскрывшиеся чешуйки темно-коричневого цвета упруго и сильно сопротивлялись пальцам. Вокруг все заросло коммелиной, но цветы ее на жгучем солнце увяли. Среди подвижных, как ласточкины крылья, молодых листочков торчали крошечные поникшие цветочки лилового цвета. И огромная сосна, к которой он прислонялся спиной, и Лазурь неба над головой, и несколько сохранившихся облачков — все казалось до ужаса сухим.

Хонда уже не различал наполнявшее окрестности жужжание насекомых. Тут были еще какие-то голоса, которые служили фоном, а также голоса, мешавшиеся с ними и напоминавшие скрежет зубов в дурном сне, голоса, гулко отдававшиеся в груди.