Лавра - Чижова Елена

Мы подошли к срединным эскалаторам и остановились у скамеек. Я села. Оглянувшись, словно за нами могли следить, отец Глеб примостился рядом. «Понимаешь», – он начал снова, едва шевеля губами. Голос был тихим, я прислушивалась. Сквозь шорох чужих шагов, идущих своей дорогой, до меня доносились странные слова: «Мы с тобой в разном положении, – отец Глеб замялся, сглатывая. – Дело не в том, что, – он назвал имя мужа, – мой друг, дело в том, что я… Я не имею права… Доверительность, которая могла бы – между нами… Когда ты спрашиваешь, мне трудно солгать… Но мне нельзя, я – священник, для меня это – погибель…» – «Какая доверительность? При чем здесь?..» Отец Глеб молчал. Я думала о том, что его несусветная чушь может означать только одно: все начинается заново. Сейчас, как когда-то Митя, он попросит гарантий – ценой моей вечной гибели.

«Вы считаете, наша прогулка – грех?» – я спросила надменно, и он сморщился. Гримаска вышла жалкой. «Нет, конечно, нет… Но ты должна понять меня… к чему это может привести… Мне трудно лгать, потому что я… Последнее время, ты не могла не заметить, я совсем перестал… к вам», – он сбился и замолчал. «Ну что ж, мне понятно, – холодная ярость поднималась в моем сердце, – как вы воспользовались моей откровенностью. То-то, гляжу, венчаны – не венчаны… Значит, меня – в вавилонские блудницы!» – я задохнулась. Теперь я понимала, к чему этот его бегающий взгляд. «Неправда! – он перебил горестно. – Ты – ни при чем. О тебе я не сказал ни одного дурного слова». – «Значит, дело в вас?» Он смотрел мимо меня. «Да, дело во мне», – отец Глеб подтвердил.

«Если я правильно поняла, – я приступала нежно, – случись между нами история – это будет ваш грех? Я – не в счет: вы один попадете в последний круг, туда, где предатели и соблазнители?» – «Да, – он ответил горестно. – Если что-нибудь случится, этот смертный грех – мой». – «Вам не надо бояться, этого не будет, обещаю вам, я позабочусь». Он кивнул.

Словно уже чувствуя себя спасенным, отец Глеб заговорил о том, что, как бы то ни было, из моей жизни он не имеет права устраниться. Роль духовного отца накладывает определенные обязательства, от которых ему ни при каких обстоятельствах не пристало бежать. Если что-то и изменилось, эти изменения не касаются главного. Впредь я всегда могу на него рассчитывать.

Мы сидели на пустой скамейке. «Когда-то давно, много лет назад, – отец Глеб начал, как сказку, – у меня не было телефона, у нее тоже, и тогда мы оставляли записочки, прилепляли пластилином, в метро, к такой же скамейке, – он пошарил, нащупывая, как будто она, потерянная в прошлом, в последний миг успела налепить. – В таких углах камер нет, никто не заметит», – он объяснял воодушевленно. «Камер?» – я оглянулась, не понимая. Призрак полого омара, укрывавшего телекран, всплывал из глубины тоннеля. «Я обследовал внимательно, еще тогда, на разных станциях. В вестибюлях всегда камеры, записывают тех, кто вступает в контакты. Метро – объект усиленного наблюдения, скопление народа, удобно передавать и получать документы, – тихим голосом он рассказывал любовную историю, но облекал ее в безумные слова, как будто мы оба впали в детство, затевая игру в шпионов. – Я считал: на этой станции их – шесть. Но все расположены так, что угол не захватывается. Здесь – безопасно. Нас учили в университете, на военной кафедре, ГБ боится иностранных шпионов, увидят, что приклеиваем, раз-другой, и могут замести». – «Учили ловить?» – я не удержалась. Может быть, не расслышав, он пропустил вопрос мимо ушей.

«Если я тебе понадоблюсь, приклей сюда записку, я буду приходить иногда, раз в неделю, и проверять». Отец Глеб поднялся. Не прощаясь, он двинулся к эскалаторам, мешаясь с толпой. Я смотрела ему вслед. Мысль о том, что нас могут принять за иностранных шпионов, казалась смехотворной.

Теплый воздух метро шевелил мои волосы. Из глубины тянуло смолой и жженой резиной, словно там, в тоннеле, разрытом поперек, висел над распяленной треногой огромный котел. Вокруг него копошились рабочие, мешали растопленную жижу. Красные отблески пламени ходили по их черным лицам…

Следующий день прошел суматошно: две пары семинарских занятий, заседание кафедры, встреча с научным руководителем. Строго говоря, эта встреча была формальностью. Во главе нашей кафедры стоял сам ректор, однако, занятый административной работой, на кафедре он появлялся в редчайших случаях, передоверив руководство научной работой своему заместителю. По званию – к тому времени, защитившись по совокупности, Лавриков успел стать профессором – он обязан был иметь аспирантов. Каждый год на него записывали одного или одну с тем, чтобы фактическое руководство осуществлялось все тем же заместителем. Талантливый заместитель из года в год тянул двойную лямку, надеясь рано или поздно защититься и в свой черед получить профессорство. Этому, по понятным соображениям, Лавриков всячески противился. Ко времени моей аспирантуры Валентин Николаевич пережил две провальные защиты и готовился к третьей. Ректор снова обещал свою помощь.