Мир глазами Гарпа - Ирвинг Джон

«Привет, меня зовут Бет. Я из джеймсианок».

И Гарп в ответ протягивал свою записку. «Привет, меня зовут Гарп. У меня сломана челюсть». И он улыбался гостье и вручал ей следующую записку — в зависимости от ситуации, — например, такую: «На кухне топится печка, это по коридору налево». Или такую: «Не расстраивайтесь. Моя мать скоро вернется. Кроме того, в доме есть и другие женщины. Хотите с ними познакомиться?»

Именно в этот период Гарп опять начал носить спортивную куртку, не из ностальгии по Стиринг-скул или по Вене и, разумеется, отнюдь не из необходимости быть более или менее прилично одетым — в Догз-Хэд-Харбор Роберта казалась единственным человеком, кому было не все равно, что на ней надето, — а просто из необходимости иметь побольше карманов: куда иначе девать записки, блокнот и карандаш.

Он пробовал заняться бегом, но эти попытки пришлось оставить: любая встряска вызывала сильную боль в сломанной челюсти и в прокушенном языке, который на бегу задевал зубы. Тогда Гарп стал совершать многомильные прогулки по песчаному пляжу. Однажды, возвращаясь после такой прогулки, он увидел, что у дома остановилась полицейская машина и полицейский помогает вылезти из нее молодому человеку, прикованному к нему наручниками. Вдвоем они поднялись на высокое крыльцо, и полицейский спросил:

— Мистер Гарп?

Гарп, надевавший для своих пеших прогулок костюм для бега, то есть шорты и майку, не имел при себе ни одной готовой записки, а потому просто кивнул утвердительно: да, я мистер Гарп.

— Вы знаете этого молодого человека? — спросил полицейский.

— Ну конечно же он меня знает! — воскликнул юнец в наручниках. — Только вы, копы, ни в жисть человеку просто так не поверите! А все потому, что просто не умеете расслабляться!

Это оказался тот самый парнишка в пурпурном кафтане, которого Гарп когда-то выпроваживал из будуара миссис Ральф. Та ночь казалась Гарпу страшно далекой, словно прошло уже несколько лет, и он решил не признаваться, что узнал нахального юнца, однако кивнул.

— У парня нет денег, — пояснил полицейский, — он не живет ни в одном из здешних домов и к тому же безработный. Он также нигде не учится. А когда мы позвонили его родственникам, те заявили, что понятия не имеют, где он «ошивается» в последнее время, — похоже, их это не очень-то и интересовало. Но он твердит, что сейчас проживает у вас и что вы сможете за него поручиться.

Говорить Гарп, разумеется, не мог. Он указал на свои повязки и швы и изобразил, будто пишет у себя на ладони.

— Господи, когда это вам скобки на зубы надели? — поинтересовался юнец. — Обычно их в более юном возрасте надевают. К тому же у вас самые идиотские скобки, какие я только видел в жизни!

Гарп написал на обороте квитанции о нарушении правил дорожного движения, которую ему протянул полицейский:

«Хорошо, я поручусь за него. Но объяснять ничего не буду, потому что у меня сломана челюсть».

Юнец прочел записку через плечо полицейского.

— Ого! — ухмыльнулся он. — А что произошло с другим парнем?

Он потерял три четверти своего пениса, мысленно ответил ему Гарп, но писать это на обороте квитанции не стал. Он вообще больше ни слова не написал.

Как выяснилось, сидя в тюрьме, парнишка прочел романы Гарпа.

— Если б я тогда знал, что вы такие книги пишете, — сказал он, — никогда не повел бы себя так хамски.

Звали парнишку Рэнди, и впоследствии он стал поистине фанатом творчества Гарпа. Гарп вообще был убежден, что основную массу его поклонников составляют люди никому не нужные, беспризорники, брошенные или просто одинокие дети, пенсионеры, просто чудаки не от мира сего, и лишь очень небольшая часть его читателей — люди нормальные, не страдающие никакими болезнями или пороками. Однако Рэнди явился к Гарпу так, словно отныне тот стал его истинным и единственным гуру, которому Рэнди будет беспрекословно повиноваться. И дух сострадания и гостеприимства, витающий под крышей дома Дженни Филдз, не позволил Гарпу попросту дать этому парнишке от ворот поворот. Роберта Малдун взяла на себя обязанность кратко ввести Рэнди в курс дела и рассказать об аварии, в которую попали Гарп и его семейство.

— А кто она, этот большой славный цыпленочек? — восхищенным шепотом спросил Рэнди у Гарпа.

«Разве ты не узнаешь ее? — написал Гарп. — Это же знаменитый „крепкий орешек“ из „Филадельфия Иглз!“».

Особого восторга от присутствия Рэнди в доме Гарп явно не испытывал, однако даже это не могло охладить влюбленного пыла Рэнди; во всяком случае, восторга в нем поубавилось далеко не сразу. Он старался как мог — например часами развлекал Дункана.

«Бог его знает, о чем он рассказывает Дункану, — жаловался Гарп Хелен. — А что, если о своих экспериментах с наркотиками?»

— Во всяком случае, сейчас Рэнди наркотики абсолютно не употребляет, — успокаивала Гарпа Хелен. — Твоя мать с ним долго беседовала.

«Значит, он рассказывает Дункану захватывающие истории о своем криминальном прошлом», — тревожился Гарп.

— Разве ты не знаешь? Рэнди хочет быть писателем, — ответила ему Хелен.

«Все хотят быть писателями!» — возражал Гарп.

Но это была неправда: сам он писателем больше быть не хотел. Когда пробовал писать, в голове у него крутилась одна-единственная ужасная тема, то самое, о чем ему необходимо было поскорее забыть, а не лелеять страшные воспоминания и уж тем более не оживлять и не нагнетать их с помощью своего искусства. Это смахивало на безумие, но стоило ему подумать о письменном столе, как тотчас явились видения прошлого и все та же неизбывная тема приветствовала его косым злобным взглядом, грудами развороченной плоти, запахом смерти… И Гарп даже избегал садиться за письменный стол.

Наконец Рэнди уехал — к великому огорчению Дункана. Зато — к огромному облегчению Гарпа, который никому не показал ту записку, которую оставил ему Рэнди на прощанье:

«Я никогда не буду так же хорош, как вы, — ни в чем. Хотя, если честно, вы могли бы проявить хоть капельку великодушия и не тыкать меня носом в то, что и без того уже ясно».

Итак, я — недобрый, думал Гарп. Ну, что у нас еще новенького? Записку Рэнди он выбросил.

Когда Гарпу наконец сняли швы и он перестал ощущать свой язык как сплошную кровавую рану, он опять занялся бегом. Стало уже совсем тепло, и Хелен много плавала — ей сказали, что это хорошо для восстановления мышечного тонуса и укрепления ключицы. Хотя плавать было еще больновато — особенно давал себя знать удар в грудь. Гарпу казалось, что она плавает слишком много, проплывая одну милю за другой, сперва отплывая в море довольно далеко, а потом двигаясь вдоль берега. Но Хелен говорила, что, чем дальше от берега, тем легче плавать, потому что там вода гораздо спокойнее. Но Гарп все равно волновался. Они с Дунканом порой даже в подзорную трубу за ней наблюдали. Что мне делать, если с ней что-нибудь случится? — думал Гарп. Сам он был весьма неважным пловцом.

— Не волнуйся, мама плавает очень хорошо! — успокаивал его Дункан. Дункан и сам плавал отлично.

— Она отплывает слишком далеко от берега, — не унимался Гарп.

Когда в Догз-Хэд-Харбор начали прибывать курортники, семейство Гарпов стало появляться на пляже со своими физическими упражнениями в другое время: они бегали или купались ранним утром, а в наиболее насыщенные курортниками часы лишь наблюдали за пляжной жизнью с затененных галерей дома Дженни Филдз, в полдневную жару и вовсе скрываясь в его просторных прохладных комнатах.

Гарп чувствовал себя значительно лучше. Он начал писать — очень осторожно, даже робко набрасывая сюжет, записывая свои размышления по поводу того или иного персонажа, но конкретных описаний характеров главных героев пока избегал, хотя думал, что главные герои у него уже есть: муж, жена и ребенок. Вместо этого он сосредоточил внимание на характере следователя-детектива, который не имел никакого отношения к данной семье. Гарп знал, какой ужас таится в глубине его очередного литературного замысла, и, возможно, именно по этой причине приближался к воплощению своего замысла через героя, столь же далекого от его, Гарпа, личных тревог, насколько любой полицейский инспектор далек от преступления, которое ему предстоит раскрыть. Господи, а я-то с какой стати пишу о каком-то полицейском инспекторе? — думал Гарп. И превратил этого инспектора в человека, понятного и близкого даже ему, Гарпу. А после оказался совсем рядом с той самой зловонной кучей собственных воспоминаний. Как раз в это время с выколотого глаза Дункана сняли бинты, и мальчик стал носить черную повязку, которая выглядела почти привлекательно на его загорелом лице. И Гарп, глянув на сына и набрав в грудь побольше воздуха, сел писать новый роман.