Мир от Гарпа - Ирвинг Джон

Что же дальше? Хозяева просят дебоширов покинуть празднество, так как их забава грозит перейти все границы. Никто не осудил бы за это хозяев, их позиция вполне оправданна, дебоширов следовало призвать к порядку.

Важные и самодовольные, бражники влезли на пьяного слона и отправились домой — огромное, живое воплощение счастья. Слон шел, натыкаясь на других слонов и на окружающие предметы, неуклюже шатаясь из стороны в сторону, с затуманенными глазами и раздутым от выпитого животом. Хобот мотался взад-вперед, словно неживой. Пьяный зверь был не в себе, налетел на столб с высоковольтными проводами и сшиб его. Провода оборвались, слона ударило током, и он вместе с гуляками мгновенно испустил дух.

Уверяю вас, миссис Пул, мне это не смешно. Тут появляется нищий индиец. Он видит скорбь гостей, смерть слона, смерть молодых людей, разорванную в клочья праздничную одежду, опрокинутые блюда, пролитое вино. Пользуясь всеобщим замешательством, нищий пробирается к столам и крадет дорогую еду и питье для своей голодной семьи. Но гибель бражников в его глазах так нелепа, что он не выдержал и рассмеялся. Его можно понять, он так часто видит умирающих от голода, что подобный способ попасть на тот свет может показаться ему забавным или, по крайней мере, глупым. Но свадебные гости иного мнения. У них горе, они оплакивают смерть друзей. Они простили бы нищему и вторжение в дом, и пустяковую кражу. Но смеяться над горем — этого они не могут простить.

И тогда эти вовсе не злые люди, разъяренные смехом бедняги (смехом, а не кражей и лохмотьями), взяли и утопили его в бачке с пивом, приготовленным для слона. Во имя справедливости! Что ж, обычное проявление классовой ненависти. Как видите, все обернулось весьма серьезно. Но для меня это трагикомедия.

По-моему, эти события сродни стихийному бедствию, а их участники — глупцы, вообразившие себя хозяевами положения, которое вовсе им не подвластно. То есть сюжетный ход вполне комедийный. Но по сути он очень сложный — в нем сплелись элементы вечного и обыденного. К тому же, имея дело с таким огромным неуправляемым существом, как пьяный слон, можно было ожидать и более страшных последствий.

Надеюсь, миссис Пул, я сумел прояснить для вас свое истинное отношение к людям и миру. В любом случае благодарю за письмо. Я очень ценю мнение моих читателей, даже если они меня критикуют.

С уважением „Дерьмо на палочке“.

Гарп был человек, не знающий меры. Он верил в гротеск. Его романы были эксцентричны. И он не мог забыть свою неудачу с миссис Пул; она часто смущала его мысли. А ее ответ на его велеречивое письмо наверняка поверг его в отчаяние.

„Дорогой мистер Гарп.

(писала миссис Пул)

Не думала, что вы потрудитесь ответить мне, да еще так длинно. Все понятно — вы, должно быть, больны. И судя по письму, признаете только самого себя. Это, может, и хорошо для вас, но для меня все ваши разглагольствования — отговорки и чушь. У меня нет никакой охоты переписываться с вами и вникать во все ваши глупости, это скучно и оскорбительно для моего интеллекта.

Ваша Айрен Пул“.

Гарп, как и его убеждения, был до абсурда противоречив. Его глубокое сочувствие к людям уживалось с крайней к ним нетерпимостью. Он сам устанавливал нормы, по которым тот или иной человек получал свою долю его внимания и времени. Он бывал бесконечно ласков, пока вдруг не чувствовал: хватит. И тогда обрушивался на человека, словно с цепи сорвался.

„Дорогая Айрен.

(писал он миссис Пул)

Вам следует либо совсем бросить читать, либо читать, не щадя мозговых извилин“.

„Дорогое дерьмо на палочке.

(отвечала Айрен Пул)

Мой муж Фитци сказал, если ты еще раз напишешь, он вышибет тебе мозги.

Искренне Ваша миссис Пул“.

„Дорогие Фитци и Айрен!

(последний залп Гарпа)

Катитесь к долбаной матери“.

Так окончательно погибло его чувство юмора, а мир до конца дней лишился его участия.

В „Пансионе Грильпарцер“ Гарп заставил звучать и комедийные струны, и драматические. Повествование не исказило характеры ни ходульным глубокомыслием, ни гротескным вывертом, якобы необходимым для внятности замысла. Нет в них ни излишней сентиментальности, ни дешевой грусти.

И вот теперь чувство соразмерности, кажется, покинуло Гарпа. В его первом романе „Промедление“ слишком много места отведено истории фашизма, в которую он, честно говоря, не так глубоко влез. А дефект второго романа коренился в недостаточной работе воображения: слишком мало придумано сверх пережитого им лично. „Второе дыхание рогоносца“ не прошло горнила воображения; он не выходил за рамки еще одной, довольно банальной житейской истории.