Контрольная молитва - Серегин Михаил Георгиевич

Отец Василий пытался возразить как-то мотивированно, но Парфен налил еще по одной, и разговор помчался по каким-то непредсказуемым закоулкам человеческой души, и когда они, после второй бутылки, до конца поняли один другого, на востоке уже занималась заря.

Парфен ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Он настолько погряз во зле, настолько сросся с ним, что теперь даже и не пытался маскироваться. Он стал настолько откровенен, что даже согласился с тем, что «понятия» глубоко антигуманны по всей свой сути.

Но это не стало победой священника, хотя правда все-таки дала всходы. Просто, как неизбежное логическое заключение сказанного им самим к утру, Парфен признал свое полное человеческое поражение.

– Люди по своей натуре, бля, козлы, – как сквозь силу выдавливал он, опустив глаза в стол. – Все! Ты! Я! Все! И с ними надо обращаться, как с козлами! Ты понял?!

– Да, люди греховны, – соглашался отец Василий. – Но у них есть путь к спасению.

– Никто не спасется, поп! – замотал головой из стороны в сторону Парфен. – Помяни мое слово! Никто!

На этом и застал их рассвет.

– Ладно, Саша, – сказал напоследок отец Василий. – Живи, как знаешь. Только помни, что ты сам выбрал этот путь; не вини других.

Парфен молча покивал головой, встал из-за стола и медленно пошел прочь, туда, где возле рощицы на той стороне трассы его всю ночь ждала черная, блестящая, огромная, как четырехспальная кровать, машина.

* * *

Еще по пути в храм отец Василий набрал Ольгин номер телефона.

– Все, Олюшка, – сказал он. – Можешь возвращаться домой.

– Слава Тебе, Господи, – заплакала в трубку жена. – Я так устала бояться!

* * *

Целый день отец Василий старался не дышать в сторону немногочисленных по причине дождливой погоды прихожан и все равно чувствовал, как несет от него жутким, концентрированным водочным перегаром. И встретивший священника первым церковный сторож Николай Петрович, и диакон Алексий, и даже бухгалтерша предлагали самые разные способы устранения этого ужасного запаха, но все было бесполезно. Скрыть последствия целой ночи сплошного «употребления» оказалось невозможно. И все равно отец Василий был почти счастлив – этой ночью он не только успешно решил проблему личной безопасности, но и заставил, пожалуй, одного из самых «черных» персонажей усть-кудеярской истории посмотреть на себя беспристрастно. Разумеется, пока ни о каком спасении души нераскаявшегося грешника Александра Парфенова не могло быть и речи, но он по крайней мере сорвал со своих очей пелену самообмана. А это уже немаловажно.

А в целом этот день прошел, как во сне. Впрочем, как и следующий, и следующий за следующим… Увидев, как в кухонном окне светлым пятнышком мелькает родное лицо, отец Василий потерял разум. Ураганом ворвался он в свой дом, схватил в объятия мягкое, сдобное тело своей любимой Олюшки и с тех пор практически ее не отпускал – разве что на тот промежуток времени, когда находился на службе.

– Солнышко мое! – жарко шептал он в розовое ухо своей молодой жены. – Как же я по тебе соскучился!

Он говорил ей это и в первый день, и во второй, и в третий, но каждый божий день эти слова оставались по-прежнему свежи. Наверное, потому, что были чистой правдой… Отец Василий страшно боялся, что пережитый страх как-то повлияет на Олюшкино здоровье и на состояние живущего в ней, еще мало похожего на человека, но уже столь драгоценного существа. Он боялся так сильно, что долго не рисковал даже спросить ее: «Как там?» Но Ольга чувствовала его состояние еще лучше, чем обычно, и все поняла без слов.

– Ты не переживай, Мишенька, – обласкала его своим лучистым влажным взглядом она. – С нами все в порядке…

– И слава Господу! – истово перекрестился он.

За окнами все лил и лил бесконечный дождь, и отец Василий совсем перестал ходить в храм пешком – не хотелось месить грязь; а похолодало так, что, когда он выходил по утрам во двор, изо рта шел отчетливо заметный пар. Но ему было тепло и уютно, Олюшка согревала его жизнь, наполняя каждый день любовью и заботой.

С той особенной ночи вообще все вокруг изменилось. Замечательно пошли дела в пацанячьей спортсекции, Костя выбил дополнительные средства на завершение капремонта больницы, а у Веры определенно начали складываться новые отношения с Анзором. Однажды она примчалась, вся сияющая, к ним в дом и говорила с Олюшкой часа четыре, пока не пришел со службы отец Василий. Судя по всему, череда испытаний, положенных Господом отцу Василию, завершилась, и он снова мог спокойно и уверенно нести свой крест.