Группа крови - Воронин Андрей

– Натюрлих яволь, – грустно откликнулся Паук. – Какая же ты все-таки грубая скотина, Абзац.

Не буду я тебя любить, так и знай. Ну что, поехали к заказчику?

Абзац медленно повернул к нему удивленное лицо.

– Не понял, – сказал он. – Как это – к заказчику? Ты что, знаешь, где он живет?

– Но ты же знаешь, где живет Нинка, – ответил Паук. – Я тоже люблю знать координаты тех, с кем работаю.

Когда они забрались в машину и с лязгом захлопнули дверцы, Паук вдруг рассмеялся.

– В чем дело, Паучилло? – недовольно спросил Абзац. – Чего тебя разбирает?

– Ты бы видел свою физиономию, – давясь бесшумным смехом и прижимая ладонь к саднящему горлу, с трудом выговорил Паук. – Помесь Отелло со штандартенфюрером, ей-богу!

– Дурак, – укоризненно сказал Абзац.

– Ага, – радостно согласился Паук. – За горою, у реки жили-были дураки… Это Самуил Яковлевич про нас с тобой написал.

Некоторое время Абзац, хмурясь, смотрел, как он хихикает, потом недовольно отвернулся, но в конце концов не выдержал и издал громкое лошадиное фырканье, какое получается, когда долго сдерживаемый смех прорывается наружу.

Глава 16

«Тише, тише! Едет крыша…»

– Ну что мы имеем? – спросил Мышляев.

Голос у «господина директора» был усталый и слабый, как у безнадежно больного человека. Он и был, в некотором смысле, болен. Во всяком случае, Гаркун не сомневался, что каждое движение причиняет другу Паше изрядную боль, а уж о том, что творилось у Мышляева в душе, лучше не думать. Можно было не сомневаться, что он чувствует себя униженным и втоптанным в грязь по самые ноздри, но Гаркуну не было жаль приятеля. В конце концов, он, Гаркун, с самого начала возражал против того, чтобы привлекать к делу людей со стороны, особенно таких, каким был этот Леха…

Охранник – не Леха-Лоха, а другой, настоящий, – сидел на топчане, положив ноги в грязных ботинках на поставленный специально для этой цели табурет, и курил, вдумчиво разглядывая завитки дыма. Уродливый, похожий на странно деформированную кочергу автомат неизвестно чьего производства лежал у него на коленях, а на столе стояла полупустая бутылка водки – литровая бутылка, а не какая-нибудь чекушка. Бутылка была уже вторая по счету, но охранник никак не желал пьянеть и падать мордой в стол. Возможно, виной тому было его железное здоровье, а может быть, причина такой стойкости крылась в кокаине, которым охранник время от времени заряжал обе ноздри. Гаркуну когда-то приходилось слышать, что кокаин позволяет пить много и долго без видимых глазу последствий, но зато потом…

Гаркун очень боялся этого «потом» – и того, которое должно было наступить, когда водка пополам с наркотой окончательно отключит сдерживающие центры в голове охранника, и того, уже очень недалекого, времени, когда их работа будет успешно завершена. Тогда надобность в них окончательно отпадет, и всех их, скорее всего, постигнет печальная участь Кузнеца, который лежал сейчас в бывшем дренажном колодце собственного бункера под полуметровым слоем бетона. Раньше у Гаркуна была надежда. Он надеялся на то, что Мышляев сдержит свое слово и не станет его убивать. Еще он надеялся, что даже если друг Паша все-таки поведет себя, как свинья, каковой он на самом деле и являлся, то у него, Гаркуна, хватит ума как-нибудь перехитрить этого борова и выйти сухим из воды.

Теперь эти надежды рухнули раз и навсегда, потому что отныне Мышляев со своим «стечкиным» ничего не решал, а перехитрить сидевшего на топчане охранника казалось невозможным. Этот тип был начисто лишен каких бы то ни было зачатков интеллекта, и хитрить с ним было все равно, что пытаться обвести вокруг пальца морской прилив или, скажем, горный обвал. Это была тупая машина, ждущая приказа, чтобы начать убивать. Он не вступал в разговоры, не пьянел и, казалось, никогда не спал. Кроме того, он был здесь не один – наверху обосновались еще двое, державшие под наблюдением двор и работяг, которые заканчивали возведение заложенной Кузнецом грандиозной теплицы.

– Что мы имеем? – переспросил Гаркун самым ядовитым тоном, на какой был способен. – Мы имеем простатит, геморрой, рак прямой кишки и кучу скорбящих родственников. И все благодаря тебе, дружок.

Мышляев глянул на него грозно, совсем как в былые времена, но тут же увял, потому что знал:

Гаркун прав. Более того, он знал еще одну вещь, а именно то, что на развитие производственного процесса он, Павел Сергеевич Мышляев, не оказывает ровным счетом никакого воздействия. А раз не оказывает, значит, никому не нужен. Значит, можно его к ногтю…