Саван для блудниц - Данилова Анна

Юля не рассказала Веронике о поимке Ирганова, поскольку эта информация держалась в секрете и в интересах следствия не подлежала разглашению.

– А как Оля Драницына?

– Поправляется.

– Охрану сняли? Или ее не снимут, пока не схватят Пермитина?

– Нет, не сняли… – Лгать было трудно, тем более что Вероника смотрела прямо в глаза. И вдруг:

– Как она учится? – Льдова подняла на Юлю мокрые от слез глаза и прикрыла ладонью дрожащие губы. – Как учится эта… Вера Корнетова?

– Отличница.

– Ну и слава богу… Закрываем дело. Это все, что мне хотелось узнать.

И не трогайте девочку. Это возможно?

– Как скажете… – прошептала Юля.

* * *

Поезд увозил Юлю в Москву, к маме. Вот и еще одно расследование позади.

Позади, как вся ее прошлая жизнь, полная переживаний, непонятных чувств и бесчисленных вопросов. Она даже не осталась на свадьбу Крымова – не смогла. И с Харыбиным не попрощалась как следует – тоже смелости не хватило. Только Шубин, милый Шубин проводил ее на вокзал и посадил на поезд. Он был удивлен, когда узнал, что она никому не сообщила точную дату своего отъезда.

– Как ты могла? – только и спросил он.

– Не люблю прощания-расставания. Я так устала от всего, что хочется побыть одной. Ты не обижайся… – Она поцеловала его в губы, как раньше.

Теперь, когда поезд должен был вот-вот тронуться, она позволила себе это. Она целовала Шубина, ласкала его, как если бы еще любила. Но это была не любовь, а нечто другое, но тоже большое и настоящее. Она благодарила его за его любовь, за преданность и понимание.

Поезд тронулся – Игорь едва успел спрыгнуть на перрон.

Юля разрыдалась, глядя на него, бегущего за поездом, за нею, за ускользающим счастьем…

Немного успокоившись, она вдруг поняла, что в купе совсем одна – без соседей. Это было как подарок.

Она села, достала из сумочки пудреницу и посмотрела на себя в зеркальце. Черные потеки туши под глазами, распухший нос и размазанная помада… Да, в таком виде можно обниматься только с мамой. В купе постучали.

– Войдите.

Она даже не посмотрела, кто вошел, а машинально протянула деньги за постель и билеты. На пальце ее под лучами солнца сверкнуло кольцо с бриллиантом, то самое, которое Харыбин ей подарил еще там, в Петрозаводске, и которое она, конечно же, не выбросила-в канализационную решетку полетела лишь красная сафьяновая коробочка… Она улыбнулась, вспомнив выражение его лица…

– Значит, так, – неожиданно услышала она и, резко повернув голову на знакомый голос, не поверила своим глазам: с Харыбина градом катился пот, рубашка на груди и под мышками потемнела, – у меня мало времени. Сейчас будет переезд, за ним станция Анисовка, где поезд остановится всего на одну минуту и только для нас, ты все поняла? Где твои чемоданы? Пошли к выходу, проводницу я уже предупредил… Через два часа самолет в Москву. Я тебе по дороге все объясню… – И вдруг, повернув ее к себе и внимательно посмотрев в ее глаза, спросил:

– Ты плакала?

Но она так и не смогла ему ничего ответить: откуда-то издалека до нее донеслись выворачивающие душу звуки марша Мендельсона, и она УВИДЕЛА замутненную картинку – проплывающую в замедленном движении свадебную процессию с сонмищем расплывчатых лиц и белым облаком вместо невесты и Крымо-ва в черном костюме и почему-то черных перчатках… Он что-то кричал сквозь стук колес, звал кого-то… И вдруг совсем близко, опаляя ее своим горячим дыханием, прошептал возле самого уха: «Привет, Земцова. Я чуть с ума не сошел…» И звуки искаженного синкопами марша, стук колес, биение сердец и его, Крымова, грустные глаза… полные слез.