Жизнь взаймы - Гладкий Виталий Дмитриевич

Сколько здесь погибло братков и отморозков, облюбовавших мотодром под место для "стрелок", про то официальная история умалчивает. Но контингент центрального городского кладбища за десять лет – с девяносто пятого по две тысячи четвертый год – удвоился.

Свалка на месте мотодрома возникла стихийно. Пользуясь тем, что городские власти были заняты решением личных проблем, связанных с разделом собственности, ушлые шоферюги игнорировали платные свалки и везли сюда (преимущественно ночью) что ни попадя.

Когда, наконец, чиновная рать, набив под завязку карманы, опомнилась, исправить положение уже не было никакой возможности – мотодром с птичьего полета напоминал развалины Хиросимы после атомной бомбардировки.

Извилистые грунтовые трассы были похожи на улицы, а горы строительного мусора на обочинах запросто можно было идентифицировать как разрушенные взрывом дома японских самураев, которые строились из дерева, бумаги и дикого камня.

Начальники посмотрели, посмотрели на это безобразие – и единодушно закрыли на него глаза. Сие инстинктивное действо означало – с глаз долой, из сердца вон (или что там у чиновного люда на этом месте).

После этих "смотрин" еще два или три года свалка считалась стихийной, а потом, с приходом нового мэра, обрела официальный статус.

Градоначальник был по жизни ушлым типом, поэтому быстро смекнул, что Мотодром – это золотое дно. Если, конечно, не обращать внимания на густое амбре, тихими летними вечерами вливающееся через оконные форточки в квартиры на городской окраине.

Так на свалке появился приемный пункт, куда бомжи за бесценок сдавали банки, бутылки, металлолом, бумагу, картон и тряпки. Особенно ценилась стеклянная посуда, но собирать ее, или "отмывать", имели право только старожилы свалки, которые проработали на Мотодроме не менее двух лет.

Кроме того, в большой цене был еще и металл, в частности цветной. Но для его сбора требовалось специальное разрешение головы, который выдавал счастливчику так называемую "метку" – сильный магнит; с помощью "метки" бомжи-старатели сортировали металлические изделия.

(Есесеич тоже принадлежал к "избранным" и имел свою "метку").

Чтобы привлечь дешевую рабочую силу, смотрящий за Мотодромом бандит, работающий на паях с мэром, разрешил бомжам обустраивать на свалке и в ее окрестностях жилища. Милостивец…

И вскоре неискушенный наблюдатель, нечаянно забредший на свалку, мог наблюдать фантасмагорическую картину, представляющую собой некий собирательный образ Земли в двадцать втором веке, когда воинствующая цивилизация, эта петля на шее человечества, окончательно разрушит окружающую среду.

Горы мусора, черный маслянистый дым от костров, невыносимая вонь, тучи мух, кружащее над свалкой воронье, голуби и чайки, разномастные и разнокалиберные бродячие псы… и немыслимые хибары, жилища бомжей, разбросанные по всему Мотодрому как грибы-поганки.

Материалом для строительства служило все, что попадалось изгоям под руку: куски фанера, обрезки досок, толь, дощечки от деревянной тары, битый кирпич, куски ржавой жести и шифера, полиэтиленовая пленка и даже некондиционные бутылки.

Немало было тентов и палаток, особенно в летнее время. "Старатели" ставили такие времянки, чтобы не возвращаться в город, где у некоторых – правда, очень немногих – были даже квартиры.

Впрочем, большинство из них ленилось ставить даже палатки; бомжи так и спали среди мусора, приняв на грудь сногсшибательную дозу спиртного. Некоторые из-за этого попадали без пересадки на тот свет, угодив под нож бульдозера, который планировал свалку.

– А ты чего стоишь в сторонке? – спросил Есесеич бомжа, лицо которого было изуродовано до такой степени, что Квазимодо по сравнению с ним был просто красавчиком. – Подтягивайся ко мне, иначе Верзоха закроет лавочку и пойдет с корешами калдырить. Тады к нему и на хромой козе не подъедешь. Останешься на сегодня без филок.[2]

Бомж с благодарностью кивнул и воткнулся в очередь к приемному пункту впереди Есесеича.

– Нет, ну вы только посмотрите! – Варька подбоченилась. – Еще один шустрила выискался. Есесеич, ты зачем этого придурка впереди себя поставил? Думаешь, я не вижу? Гони его на хрен!

– Злая ты баба, Варька, – невозмутимо ответил Есесеич. – Это нехорошо. – И добавил со скрытой угрозой: – Паленого не трожь.

– А то что?

– Ничего. Но будешь выступать не по делу, больше ко мне не приходи.