Большая игра Слепого - Воронин Андрей

– Меня интересует часть коллекции моего отца, – он подал листок со списком из восьми позиций, – вот эти картины, господин Шелковников, в первую очередь.

– Барон, надеюсь, вы понимаете, что именно предлагаете мне совершить?

– Надеюсь, и вы понимаете, господин Шелковников, что за каждую указанную картину вам будет заплачена значительная сумма.

– Значительная – это понятие растяжимое, – заметил Шелковников, – меня интересует общий размер суммы.

– Если за все картины вы получите миллион, вас это устроит?

– Марок?

– Долларов.

– Миллион американских долларов? – переспросил Шелковников.

– Да, – ответил барон фон Рунге. – Сумма приличная. Даже если вы попытаетесь продавать эти картины на аукционах, больше вам не выручить, поверьте, я это знаю. Тем более, картины по праву принадлежат мне: о том, что они вывезены незаконно, знают на Западе все.

– Это понятно, – сказал Павел Павлович, – но тут встает политический вопрос. Ведь если я вам их продам, я нарушу массу законов.

– Естественно, нарушите, – надменно, с сознанием своего превосходства улыбнулся барон. – Но вы на этом заработаете. Я не зря обратился к вам. Полагаю, вы не откажетесь?

– Нет, не откажусь, – Шелковников ответил столь же надменной улыбкой.

– Тогда я могу считать, что мы договорились?

– Но это не такое быстрое дело, как вам может показаться, барон. Картины вы получите, но вам придется подождать и, возможно, долго…

– А я вас и не тороплю, господин Шелковников.

Думаю, время у нас есть, ни вы, ни я умирать пока не собираемся. Вот чек, – барон извлек из внутреннего кармана смокинга чек и вписал сумму, – это аванс.

Павел Павлович чек принял, спрятал его в портмоне.

С этой второй встречи, собственно говоря, для Шелковникова все и началось. Время стояло смутное, бедное, и найти людей, готовых похитить картины из хранилища Смоленского краеведческого музея, большого труда не составило, хотя поначалу не обошлось без трудностей.

Шелковников, оставшись один на один с главным хранителем музея Скуратовичем, предложил ему на время вынести картины из хранилища. Для Василия Антоновича он все еще был представителем КГБ. Но несмотря на это, Скуратович отказался наотрез. По выражению лица хранителя Шелковников понял: тот испугался.

«Раз испугался, значит, никому о разговоре не скажет, но дел с ним больше иметь нельзя», – справедливо заключил Павел Павлович.

Пришлось вспомнить о старых связях. Пара звонков – и старика уволили из музея, благо возраст у него был уже далеко запенсионный. На его место назначили другого хранителя, который раньше работал под началом несговорчивого Скуратовича.

А затем…

Несколько поездок из Москвы в Смоленск, и дело было сделано.

Он сумел договориться с новым главным хранителем, мужчиной предпенсионного возраста, который знал все о том, что творится в музее, и имел доступ в хранилище. Отставной майор КГБ решил действовать старым проверенным способом: на место подлинников надо было положить искусно выполненные подделки, чтобы никто сразу не смог уличить и определить пропажу. А пройдет время – тогда пусть разбираются, что же именно было привезено из Германии в далеком сорок пятом году.

Вот тут-то и был подключен к делу реставратор Брусковицкий, с которым Шелковникова познакомили нужные люди. По одной, а иногда и по две картины хранитель выносил из запасников и передавал Павлу Павловичу. Тот с картинами ехал к Брусковицкому, оставлял полотна у него, и реставратор, не жалея времени и сил, выполнял подделки.

Через полтора года вся эта работа была закончена, и теперь Павел Павлович ехал в Смоленск с двумя искусно выполненными подделками. Все восемь холстов, которые были заказаны ему бароном Гансом Отто фон Рунге, находились в надежном месте и ждали своего часа.

Предварительно Павел Павлович позвонил хранителю в Смоленск и сказал, что вечером он будет у него. Жил хранитель на окраине Смоленска в своем деревянном доме. Дом окружал старый сад, такой же старый, как и сам хозяин дома. Нового хранителя музея звали Ипполит Самсонович Кругляков. Это был высокий сухощавый мужчина с изувеченной правой ногой, которую он при ходьбе немного волочил.

При каких обстоятельствах Кругляков получил увечье, Шелковников никогда не спрашивал, хотя у него с хранителем сразу же наладились добрые отношения, деловые и приятельские. Шелковников тоже был инвалидом, его правая рука была повреждена, и он никогда не снимал черную перчатку с кисти. В общем, два инвалида отлично поладили.