Возвращение с того света - Воронин Андрей

Храм Святой Троицы в деревне Мокрое был велик и просторен. Возвели его в начале прошлого века на деньги купца первой гильдии Захария Дремова. Строили тогда на века, но это все-таки изначально была церковь, а не соляной склад, в качестве которого ее использовали лет двадцать сразу после революции, и не хранилище минеральных удобрений, в которое она превратилась позднее. Все эти перипетии оставили неизгладимые следы на стенах и внутреннем убранстве храма, и, когда отец Силантий принял возвращенное православной церкви строение, оно представляло собой печальное зрелище.

Было это пять лет назад. Пять лет ушло у батюшки на то, чтобы привести доставшуюся ему руину в божеский вид, пять лет трудов и забот, для которых, по мнению отца Силантия, он был уже староват. Нужно было выскрести, отмыть и отчистить храм, восстановить купола, сменить всю без исключения столярку, короче говоря, произвести капитальный ремонт здания, ухитрившись при этом обойтись минимумом затрат. Начальство советовало собирать деньги среди прихожан. Впервые услышав этот совет, отец Силантий с трудом сдержал богохульные слова, готовые сорваться с языка, и смиренно заметил, что его прихожане в большинстве своем сами нуждаются в помощи.

Так или иначе, но храм со временем приобрел более или менее приличествующий подобному строению вид, перестав напоминать руины Брестской крепости. По крайней мере, здесь перестало вонять удобрениями и собачьим дерьмом, и отец Силантий, вздохнув с некоторым облегчениям, стал смиренно служить Господу на новом месте, в меру слабых сил своих наставляя прихожан на путь истинный. Прихожане, хоть и немногочисленные, относились к батюшке с должным почтением и даже, можно сказать, любовью. Он всегда умел подобрать нужные слова, чтобы утешить страждущих и скорбящих, а послушать его проповеди порой приезжали из самой Москвы. То обстоятельство, что наиболее блестящих своих успехов на ораторском поприще отец Силантий достигал именно в те не редкие моменты, когда бывал не вполне трезв, прихожан, казалось, нисколько не смущало. Напротив, это делало его как бы более понятным и доступным, почти что одним из них, и, возвращаясь со службы, он порой слышал, как жены пилили своих мужей: вот, говорили они, посмотри на батюшку, тоже ведь любит это дело, а какой души человек, как говорит – заслушаешься! А ты только и знаешь, что песни матерные орать, под забором лежа… Говорилось все это шепотом и на приличном расстоянии, но батюшка с малолетства обладал исключительным слухом, который с годами даже не думал слабеть, а, наоборот, казалось, даже немного улучшился.

Душа у отца Силантия и в самом деле была тонкая и чувствительная. Возможно, оттого он и пил горькую, не всегда умея соблюсти меру. Некогда он считал себя смиренным орудием в руках Господа – чем-то наподобие лопаты, мастерка или плуга, но с годами это ощущение прошло. В этом не было ничего удивительного: жизнь вокруг стремительно менялась, все более становясь похожей на Содом и Гоморру, сатана небрежно и не прилагая особенных усилий разрушал то, что Господь возводил веками. Строить стало бессмысленно, более того – невозможно, и отец Силантий постепенно начал воспринимать себя не иначе как солдатом Господней рати, рядовым меченосцем в редкой шеренге бойцов, противостоящих бешеному напору тьмы, до отказа набитой страшилищами. В этом было своеобразное горькое удовлетворение, и, наверное, это все-таки была гордыня, маленькая, стыдливая, но гордыня.

Как бы то ни было, храм стоял, и в нем возносились молитвы Господу, и люди приходили сюда, чтобы припасть к ногам Всевышнего, и уходили, став чище душой. Это был посев, и это была пуля в брюхо Сатане – каждая проповедь, каждое венчание, каждая служба.

Труды отца Силантия не остались незамеченными, и в один прекрасный день ему подкинули деньжат.

Он давно надоедал начальству просьбами, и наконец ему разрешили заняться поисками мастера, который мог бы заново расписать стены храма. Мастер нашелся сразу, и отец Силантий очень быстро понял, что с мастером ему повезло, особенно учитывая скромный размер полученной сверху дотации.

Художник был моложе отца Силантия лет на десять, то есть лет ему было где-то около сорока пяти – пятидесяти, и сроду не состоял ни в каких творческих союзах и вообще никогда не был допущен к яслям, в которые государство некогда щедрой рукой подсыпало отборный овес. Отец Силантий подозревал даже, что его иконописец не удосужился получить сколько-нибудь регулярное художественное образование, но представленные им эскизы батюшке понравились. Это был, несомненно, не Рафаэль, и кое-где у автора эскизов возникали заметные даже неискушенному взгляду сельского священника проблемы с пропорциями человеческих тел, но в эскизах было главное – душа, и отец Силантий на свой страх и риск заключил договор.