Равнение на знамя - Бушков Александр

Радист вдруг повернулся к ним, абсолютно пренебрегая тем, что две фигуры в камуфляже и сферах практически уже достали его, были в двух шагах. Полковник, ногой выбивший у Мешочника автомат, моментально ушел влево от направленного на него пистолета.

И умом не осознал, но глазами уже увидел, что пистолет направлен вовсе не на него.

Оскалясь, выпучив глаза, Радист палил в Мешочника — в спину, в затылок! Бежавший на полшага впереди напарника спецназовец обрушился ему на спину всем своим немаленьким весом, зажал горло локтем, второй рукой придавил к земле кисть с пистолетом — но поздно, Мешочник уже лежал неподвижно, вытаращив стекленеющие глаза, и изо рта у него ползла темно-алая струя…

Ничего еще не успев осознать, Рахманин, тем не менее, совершенно точно понял, что снова проиграл.

Глава 5

Проверка на дорогах

Дорогу оседлали к девяти часам утра, с упреждением примерно на часок.

Внешне, разумеется, все выглядело благолепно и безобидно, никто ни о чем не подозревал. На посту ГИБДД ничего и не изменилось: возле уродливого строения из серых бетонных блоков (наследие первой чеченской войны) точно так же торчало четверо милиционеров в серо-белом камуфляже. Как им и полагалось по жизни, они выборочно, по какой-то своей загадочной логике тормозили машины (идущие в обоих направлениях, понятно), проверяли документы, задавали вопросы. Правда, особенно не придирались и к побочному заработку ничуть не стремились — что не должно было вызвать у проезжающих никаких подозрений, те облегченно вздохнут, подумают: «Пронесло, тихие „гиббоны“ нынче!» и прибавят газку.

Самые обыкновенные были милиционеры, не слишком бдительные, лениво-меланхоличные, как и полагается отстоявшим ночную смену. Автоматы закинуты за спину на укороченных ремнях, так что долго провозишься, прежде чем перекинешь их в положение для стрельбы (главное, как легко догадаться, висело под пятнистыми бушлатами в кобурах-горизонталках и извлечено могло быть вмиг).

То, что одним из ленивых «гиббонов» являлся генерал Кареев, широкой публике — да и вообще всем посторонним — никак не могло быть известно из-за присущей генералу профессиональной скромности, заставлявшей на протяжении последней четверти века избегать посторонних фотообъективов и вообще публичности.

Близлежащее пространство давным-давно было продумано и умело превращено в некое подобие минного поля — чужих практически не имелось, только свои, куда ни глянь.

По другую сторону автотрассы, метрах в двадцати в сторону юга, располагался этакий табор. У обочины свалены в кучу объемистые, битком набитые сумки в колерах милицейского и армейского камуфляжа, на вершине штабеля красовалась уже изрядно потускневшая армейская каска цвета хаки, на которой слева белой эмалевой краской был намалеван череп с перекрещенными косточками. Тут же, на воткнутой в землю корявой сухой ветке, гордо реял потрепанный старорежимный вымпел, алый с золотой бахромой, с профилем вождя трудящихся всего мира и надписью «Бригада коммунистического труда».

Прислонясь спиной к штабелю, расположившись вольготно, но так, чтобы видеть со своего места дорогу в оба конца, обосновался Володя Уланов — небритый и на первый взгляд уже малость поддавший, в милицейских камуфляжных портках, тельняшке с махновской прорехой на пузе и армейской пятнистой куртке отмененного образца. Означенный экземпляр, наигрывая аккорды на той самой гитаре-недомерке, давно уже снабженной нормальными струнами и должным образом настроенной, оглашал близлежащие окрестности меланхоличным безыдейным шансоном: