Рок-н-ролл под Кремлем - Корецкий Данил Аркадьевич

Полковник двумя руками пригладил растрепанную шевелюру. В Академии Юрия учили, что этот жест выдает растерянность и призван выиграть время для того, чтобы дать лживый ответ. Правда, такое объяснение не относилось к коллегам, особенно старшим по званию.

– Всплески. Да их куча, этих всплесков. Американцы запустили новый спутник с более совершенной аппаратурой – вот тебе и всплеск. Наши разрабатывают перспективный проект, западные разведки что-то чуют, напрягаются, трясут своих агентов – тоже всплеск. То, чего вы хотите, это… Ну, как ветер поймать сачком.

Евсеев уже понял, что надеяться на откровенность полковника не стоит. Не станет он копаться в своих утечках, а тем более их конкретизировать. Потому что сам Аничкин за все утечки и отвечает. Кому приятно? Это как мужа спросить, сколько раз ему изменяла супруга.

– Спасибо. Вы мне очень помогли.

Не заметить сарказма в голосе молодого контрразведчика было нельзя, но Аничкин сделал вид, что не заметил. Все же он долго занимался конспиративной работой.

– Тебе надо обратиться в «инквизицию», – сказал отец, когда Юрий рассказал о беседе с Аничкиным. – Знаешь, что это такое?

Юрий кивнул.

– Отдел внутренней контрразведки.

– Точно, – отставной подполковник Евсеев чуть заметно улыбнулся. – Они охотятся на предателей в наших собственных рядах и не связаны никакими показателями. Если утечки были, то они обязательно раскапывали их причины. Причем в строго определенном направлении: кто из наших коллег работает на врага!

Кормухин поморщился, когда Евсеев принес на подпись запрос в Управление ВК. Этого подразделения сотрудники не любили и откровенно опасались. Потому что даже не подтвержденное подозрение службы собственной безопасности могло поставить крест на карьере любого офицера. Но и отмахнуться от инициативы молодого человека начальник отдела не мог. Ибо тогда получалось, что Евсеев стремится любой ценой найти шпиона, а он, Кормухин, ставит ему палки в колеса. Такое в контрразведке, мягко говоря, не поощряется.

– Молодец… – преодолевая себя, сказал полковник, ставя размашистую подпись. И привычно добавил: – Твой отец.

На этот раз он попал в самую точку.

У испанской инквизиции одиозная слава, хотя если переводить ее злодеяния на язык статистики, то слава эта заметно поблекнет: за шестьсот лет сожжено 10 тысяч еретиков… Зная масштабы мировых злодейств, так и хочется добавить неуместное здесь словечко «всего»… Коменданты Освенцима или Дахау только улыбнулись бы столь низкой производительности. Даже обычный майор американских ВВС Томас Ферсби, одним движением пальца открывший бомболюк «Энолы Грей»[12], в двадцать раз перекрыл рекорд испанских аутодафе. А кампучийский диктатор Пол Пот, за три года без всяких высоких технологий – мотыгами и лопатами уничтоживший три миллиона подданных, либо Сталин и Гитлер, расправившиеся с десятками миллионов своих граждан, и вовсе подняли бы инквизиторов на смех…

Вселенские злодейства имеют обыкновение смягчать ужас менее масштабных злодеяний. Но в данном случае этого не произошло.

Может быть, потому, что отцы-инквизиторы творили зло якобы во имя добра? Но этим мало кого удивишь – лицемерие всегда стояло на вооружении у тиранов и палачей…

Скорей вследствие многообразия, сложности и изощренной жестокости пыток, вошедших в мировой арсенал ужасов… В конце концов, «испанский сапог», «нюрнбергскую деву», «стул ведьмы» или «вилку еретика» придумали не Сталин и не Гитлер, и уж тем более не Пол Пот с его мотыгами…

А еще вероятней – из-за того, что борцы с ересью следили за всеми: богатыми и бедными, примерными прихожанами и закоренелыми преступниками, за безымянными крестьянами и особами королевской крови – все были равны в абсолютном бесправии перед инквизиционным судом… Лишь сами святые отцы были неприкасаемыми… Точнее, казались таковыми.

Мало кто знает, что Великий инквизитор Томас де Торквемада создал в своем ведомстве особый отдел, призванный выявлять еретиков в собственных рядах – среди священнослужителей и инквизиторов. И надо ли говорить, что эта «инквизиция в инквизиции» отличалась особой изощренностью и жестокостью, она приводила в трепет даже закаленные сердца самых убежденных борцов с ересью, ибо они-то хорошо знали цену признаний под пытками…

На третьем курсе Академии Евсеев писал курсовую работу о методах инквизиционного сыска, так что он был «в теме». И, в отличие от большинства своих коллег, не испытывал трепета перед внутренней контрразведкой. Возможно, это объяснялось и его молодостью.

«Инквизиция» находилась в тихом переулке, в нескольких кварталах от основного здания ФСБ на Лубянке, 2. Вывески у ворот небольшого особнячка не было, но внимательный человек мог определить его принадлежность по глухим шторам: точно такие висели на окнах «дома два», принадлежность которого была хорошо известна. Хозяйственное управление не вникало в подобные конспиративные тонкости.

Особняк был старинным, но хорошо отреставрированным. Он выглядел безлюдным и, если бы время визита не было оговорено заранее, Евсеев бы решил, что здесь сегодня выходной. Две телекамеры наблюдали за входом и, когда он позвонил у резной полированной двери, нижний окуляр выдвинулся, очевидно выводя крупный план на монитор комнаты охраны.

– Вы к кому? – раздался дружелюбный голос из решетки динамика, хотя визитеры здесь бывали нечасто и его, несомненно, сразу идентифицировали.

– Евсеев. К Кораблеву.

– Проходите.

Щелкнул замок. Дверь оказалась тяжелой: под нарядной облицовкой скрывалась броневая плита. Юрий оказался в небольшом деревянном тамбуре перед следующей дверью, но она открылась только после того, как сзади защелкнулась предыдущая.

В просторном пустом вестибюле стоял молодой человек стандартного комитетского вида: незапоминающаяся славянская внешность, короткая стрижка, костюм, сорочка, галстук… Он широко улыбался, как будто увидел своего родственника, или, по крайней мере, близкого друга. Евсеев даже оглянулся: не стоит ли за спиной тот, кому адресована эта улыбка? Но сзади была только дверь, в которой несколько раз провернулся запирающий механизм.

– Здравствуйте, Юрий Константинович, я Кораблев Сергей Евгеньевич, – молодой человек протянул руку. Евсеев понял, что улыбка предназначена именно ему, и решил, что они где-то встречались, а может даже, Кораблев учился с ним в Академии на курс-два старше. Но припомнить это открытое, лишенное броских примет лицо, он не мог, как ни старался.

Потом вдруг вспомнил, что сам он так же улыбался строителю Кутькову, с подачи которого и закрутилась вся эта история. Чтобы расположить его к себе и достигнуть доверительности отношений.

Они обменялись рукопожатиями. Со стороны это выглядело, как будто Кораблев пожал руку своему отражению в зеркале или Евсеев – своему. Потому что Юрий тоже прошел сквозь сито профессионального отбора и соответствовал комитетскому стандарту: неброская внешность, прическа, строгий костюм… Кораблев, правда, был лет на пять-семь старше, но эта разница скрадывалась радушной улыбкой.

– Пройдемте вот сюда, здесь нам будет удобно, – Кораблев провел визитера в небольшую, уютно обставленную комнату.

Мягкий диван, три кресла, стеклянный журнальный столик. Очевидно, жесткие допросы «инквизиторы» проводят в другом месте.

– Чай, кофе?

– Нет, спасибо. Я по делу…

Кораблев посерьезнел.

– Мы очень ценим ваш визит. Потому что к нам нечасто приходят за содействием и помощью. Обычно нас боятся, от нас шарахаются, как от чумы, от нас ждут неприятностей… О нас рассказывают небылицы… А почему?

– Почему? – поднял брови Юрий.

– Потому, что мы работаем среди своих. Потому, что мы склонны перестраховываться. Ведь шпионаж очень редко оставляет прямые доказательства. Поэтому мы не можем игнорировать косвенные…

– Да, я понимаю, – кивнул Юрий.

Настоящая инквизиция широко толковала косвенные улики. Слишком широко. Достаточно было надеть свое лучшее платье в субботу, разделить трапезу с евреями или пойти в мавританскую баню, чтобы получить обвинение в вероотступничестве…

– Конечно, одни косвенные не могут лечь в основу обвинения…

– Конечно, – снова кивнул Евсеев, – Это все знают.

Однажды сотрудник английской резидентуры Ричард Стоун, работающий под «крышей» атташе по культуре, три часа мотался по Москве, пытаясь оторваться от наружного наблюдения. Это ему не удалось, и Стоун вернулся в посольство. Но в поле зрения «наружки» случайно попал майор Титков из Второго Главка: он одновременно с англичанином проехал в метро от «Университета» до «Фрунзенской», где оба вышли на поверхность через один выход с интервалом в четыре минуты… Дело передали в «инквизицию».