Тихий американец - Грин Грэм

Я прижал пальцами свободной руки верхнюю губу, прибегая к той уловке, которую мы изобретаем в детстве, играя в прятки; но желание чихнуть не прошло: мне было не удержаться; а те, притаившись во тьме, ждали, когда я чихну. Вот-вот сейчас чихну – и я чихнул…

Но как раз в ту секунду, когда я чихнул, вьетминцы открыли стрельбу из автоматов, прочесывая огнем рисовое поле; резкие, сверлящие звуки – звуки машины, пробивающей отверстия в стали, заглушили мое чихание. Я набрал воздуху и погрузился в воду; так человек инстинктивно избегает желанного конца, кокетничая со смертью, словно женщина, которая требует, чтобы ее изнасиловал любовник. Рис был скошен над нашими головами, и буря пронеслась мимо. Мы вынырнули разом, чтобы вдохнуть воздух, и услышали, что шаги удаляются к вышке.

– Спасены, – сказал Пайл, и, несмотря на боль, я подумал, что же именно мы сберегли? Я – старость, редакторское кресло, одиночество; ну а Пайл, теперь мне ясно, что он радовался преждевременно. Потом, дрожа от холода, мы стали ждать. На дороге в Тайнинь вспыхнул костер; он горел по-праздничному весело.

– Это моя машина, – сказал я.

– Безобразие, – возмутился Пайл. – Терпеть не могу, когда портят добро.

– Видно, в баке нашлось немножко бензина, чтобы ее поджечь. Вы так же замерзли, как я?

– Больше некуда.

– А что если нам отсюда выбраться и прилечь у дороги?

– Подождем еще полчаса, – пусть уйдут.

– Вам тяжело меня держать.

– Выдержу, я молодой. – Он хотел пошутить, но от этой шутки я похолодел не меньше, чем от воды. Я собирался извиниться за все, на что толкала меня боль, но теперь он заставил меня взорваться снова.

– Ну, конечно, вы молодой. Вам ведь некуда торопиться…

– Я вас не понимаю, Томас.

Мы, казалось, провели вместе целую пропасть ночей, но он понимал меня не лучше, чем понимал по-французски. Я сказал:

– Лучше бы вы меня оставили в покое.

– Как бы я смог потом смотреть Фуонг в глаза? – возразил он, и это имя прозвучало, как вызов.

Я принял его.

– Значит, вы это сделали ради нее?

Ревность моя становилась особенно нелепой и унизительной оттого, что мне приходилось выражать ее чуть слышно, шепотом, – она была приглушенной, а ревность любит позу и декламацию.

– Думаете покорить ее своими подвигами? Ошибаетесь. Вот если бы меня убили, она была бы вашей.

– Я совсем не то хотел сказать, – ответил Пайл. – Когда вы влюблены, вам хочется быть на высоте, вот и все.

Это правда, подумал я, но не та правда, которую он подразумевает в простоте душевной. Когда ты влюблен, ты хочешь быть таким, каким тебя видит она, ты любишь ложное, возвышенное представление о себе. Любя, не знаешь, что такое честь, а подвиг – это лишь выигрышная роль, сыгранная для двух зрителей. Должно быть, я больше не был влюблен, но еще помнил, как это бывает.

– Будь вы на моем месте, я бы вас бросил, – сказал я.

– Вот уж не верю, Томас. – Он добавил с невыносимым самодовольством: – Я знаю вас лучше, чем вы сами себя.

Разозлившись, я попытался отодвинуться от него и стать на собственные ноги, но боль ринулась на меня с ревом, как поезд в туннель, и я еще тяжелее навалился на него, а потом стал погружаться в воду. Он обхватил меня обеими руками и, держа над водой, стал потихоньку подталкивать к обочине дороги. Когда мы добрались туда, он положил меня плашмя в неглубокую грязь под насыпью, у самого края поля; боль отошла, я открыл глаза и стал дышать свободно; теперь я видел только замысловатые иероглифы созвездий, чужие письмена, которых я не мог прочесть: они были совсем другие, чем звезды моей родины. Лицо Пайла качнулось надо мной и скрыло от меня звезды.

– Я пойду вниз по дороге, Томас, поищу патруль.

– Не валяйте дурака, – сказал я. – Они вас пристрелят прежде, чем выяснят, кто вы такой. Если раньше с вами не покончат вьетминцы.

– Но другого выхода нет. Нельзя же вам пролежать шесть часов в воде.

– Тогда положите меня на дорогу.

– Оставить вам автомат? – спросил он с сомнением.

– Конечно, нет. Если уж вы решили изображать героя, ступайте осторожно через поле.

– Патруль проедет мимо, прежде чем я успею его позвать.

– Вы же не говорите по-французски…

– Я крикнул: «Je suis Frongcais» ³⁸. Не беспокойтесь, Томас, я буду осторожен.

Не успел я ответить, как он уже отошел и не мог больше слышать мой шепот; он старался идти как можно тише и часто останавливался. Я видел его в отсветах горевшей машины, но вскоре он миновал костер; потом шаги его поглотила тишина. О да, он был так же осторожен, как тогда, когда плыл в Фат-Дьем, принимая все предосторожности, как герой приключенческой повести для подростков, кичась своей осторожностью, словно знаком бойскаута, и не понимая всей нелепости своего приключения.