Рок-н-ролл под Кремлем - Корецкий Данил Аркадьевич

Взгляд у начштаба был плавающим, и Евсееву стало ясно, что он тяжело пьян, хотя другие признаки опьянения внешне не проявлялись.

– Да ничего я не мучу… Не мутю… Тьфу!

– Ты думаешь, к нам раньше не приезжали? Приезжали эти твои, из «инквизиции», да не один раз! Они все тут вверх дном переворачивали… Тоже говорили – «утечка», «утечка»! Только ничего не раскопали. Ноль целых, ноль десятых. Потому что, когда у них там «утечки – протечки» капали, у нас никто не отлучался из расположения! А позвонить никуда нельзя, и письмо не отправишь! Значит, что? Значит, не от нас утекало!

Рогожкин погрозил пальцем. Вначале Евсееву, потом Мамедову.

– Думаете, я вас боюсь? Хрен вам! Отбоялся. У меня выслуга тридцать календарных лет! А со льготными под сорок наберется. Значит, максимальная пенсия в кармане. Присказку знаете?

Начальник штаба тяжело поднялся на ноги и, размахивая рукой, как дирижер палочкой, бессвязно продекламировал:

Так же тяжело он плюхнулся на место. Старое кресло заскрипело, ротвейлер заскулил.

– Спокойно, Атом! – рыкнул пьющий медведь и скомандовал: – Все, по домам, спать! – после чего, откинувшись на потертую спинку кресла, захрапел.

Опасливо поглядывая на ротвейлера, контрразведчики выбрались из кабинета.

– Переживает он очень, – пояснил Мамедов, когда они вышли на улицу. – Ему уже предписание на увольнение вручили. А дальше что? Жена давно уехала, детей нет, своего угла на Большой земле нет… Что ему толку с той пенсии? Вот тебе и жизнь-жестянка! Пойдем ко мне, у меня хорошая самогонка есть. И икорка имеется.

Евсеев сглотнул слюну.

– Спасибо. Устал что-то. И настроения нет.

Мамедов добродушно засмеялся.

– Икру есть и самогонку пить нет настроения? Ну, ты даешь!

– Вы мне лучше материал найдите по тому несчастному случаю, – попросил Евсеев. – Чтобы я прямо с утра начал читать.

Спал Евсеев беспокойно и тяжело, снились ему расстрелянные вороны и горько плачущий над ними Рогожкин.

Лейтенант Евсеев провел в Дичково пять дней. Он привык к жаре, приспособился к комарам, появляющимся уже после захода солнца, перестал бояться змей, которых видел только в виде развешанных для просушки шкур за казарменной курилкой.

Интереса к икре, самогонке, охоте, рыбалке и женщинам он по-прежнему не проявлял, чем немало озадачил Мамедова.

– Странный ты человек, Юра! Работаешь с утра до вечера, об отдыхе не думаешь… А что толку?

Толку действительно не было. В вороньих гнездах нашли несколько блестящих железок, на одном чердаке отыскали пять автоматных патронов, которые Мамедов без всякого оформления поспешно сунул в карман. Правда, бойкий сержант второго года службы по фамилии Ивашенко неожиданно принес какую-то микросхему и потребовал обещанного отпуска. С азиатского лица Мамедова мгновенно смыло обычную невозмутимость, он переводил взгляд с пластикового квадратика на солдата, потом на Евсеева, потом опять на Ивашенко.

– Это что такое? – наконец хрипло спросил он. – Где взял?

– Секретная микросхема, товарищ майор! – отрапортовал сержант. – Нашел согласно поставленной вами задаче! Прошу предоставить краткосрочный отпуск!

– Где ты мог ее найти?! – Мамедов побагровел. – Ты что, шутки шутишь?!

– Никак нет! Согласно поставленной задаче нашел на свалке. Очевидно, ворона уронила…

– Ворона, говоришь? – зловеще спросил особист. – Это ты гусь лапчатый! Что такое дезинформация, знаешь?

Сержант несколько смутился.

– Гм… Слыхал…

– Так вот, это и есть дезинформация! – Железный палец степняка ткнул Ивашенко в грудь. – Не пропадала никакая секретная микросхема! Нет ее вообще в природе! Другую вещь искали, ее тоже в природе не существует! Что же тогда ты принес?!

– Не знаю, – солдат растерялся.

– На таких подставках ловят шпионов! Может, ты шпион?

После этих слов бойкость и уверенность окончательно покинули сержанта.

– А что я сделал? Вы поставили задачу, я нашел эту штуку… Если что не так, откуда я знал? Ну не хотите, не давайте отпуск…

– Дергай отсюда! – рявкнул Мамедов, и незадачливый соискатель краткосрочного отпуска пулей вылетел из кабинета.

– Видел, какой деловой? – не мог успокоиться особист. – Из молодых, да ранний! Подобрал на свалке выброшенную плату и хотел нас поиметь! Нет, раньше такого не было…

Евсеев не ответил. Он смотрел в окно. Продуктовый магазин на другой стороне площади наискосок от штаба, сидящие на корточках женщины с разложенными на ящиках кучками овощей или вяленой рыбы, солдаты в советской форме и яловых сапогах… Прошлый век. Глухая советская провинция. Чужая жизнь. Мысленно он уже был в Москве. Командировка вышла зряшной – Мамедов был прав. Хотя появилась зацепка – Рогожкин… Чем черт не шутит!

– Говорил я тебе, что у нас все чисто, – особист будто читал его мысли. Открыв шкаф, он снял с полки несколько книг и из образовавшейся бреши вынул бутылку из грубого стекла с туго воткнутой пробкой. – Можно было все эти дни не напрягаться, а отдыхать в свое удовольствие. Но что сделано, того не вернуть!

– Это верно, – рассеянно отозвался лейтенант. – Но я еще не все сделал. У тебя есть бинокль?

– Что?

– Бинокль.

– Конечно. Зачем тебе?

Не отвечая, Евсеев протянул назад руку.

Солнечное место, в прямой видимости от штаба и стартовой площадки.

Вот оно, прямо под носом у начальства и особого отдела. Лучше не придумаешь!

Мамедов вложил ему в руку десятикратный бинокль, с которым охотился на волков. Евсеев нетерпеливо прильнул к окулярам.

Макушка вождя мирового пролетариата оказалась совсем рядом. И темное пятно не было облупившейся краской: дырка, неровное сквозное отверстие, – вот что это было такое!

Лучше всего закрепить… повыше, чтобы черенок «дыни» смотрел на солнце…

– Здесь ты ничего интересного не рассмотришь, – говорил за спиной Мамедов, с бульканьем разливая по стаканам самогон – «на посошок».

Он пока ничего не понимал.

– Если бы вместо бесполезной работы мы выехали к казахской границе, вот где красивейшие места… Там действительно есть что посмотреть! Может, останешься на денек? Честное слово, ты заслужил отдых!

– Останусь, – каким-то новым голосом сказал Евсеев. – Я не закончил работу.

Особист насторожился. И от смысла последней фразы, а особенно от этого нового тона.

– Как не закончил? Мы же все сделали? Что тут можно еще придумать?!

– Надо проверить того, у кого нет документов и допуска. И кого никто и никогда не проверял.

– Шутишь? Кого это? У нас и нет таких!

Отставив бутылку, Мамедов подошел к окну и стал рядом с москвичом.

– Вот его! – Евсеев показал на памятник. И он не шутил.

Последнюю проверку проводили ночью, чтобы не будоражить провинциальную общественность невиданным по периферийным стандартам святотатством.

Ночная жизнь в Дичково отсутствовала начисто. Не горели уличные фонари, не мигали неоновые рекламы, не бродили по темным улицам влюбленные пары, не распевала песни под гитару отвязная молодежь. Режимный объект жил по уставу и правилам внутреннего распорядка: засыпал в десять и просыпался в шесть. На это время граница между степью и поселком стиралась густой вязкой темнотой. Только в дежурной части штаба горело окно, да единственная в городе яркая ртутная лампа над входом разгоняла мрак, привлекая мириады роящихся вокруг комаров и мошек и высвечивая световой круг на расчерченном белыми линиями асфальтовом покрытии плаца.

Под лампой, у двери стоял караульный с автоматом за спиной и штыком на поясе: если бы из степи сползлись на огонек полчища змей или выскочила на конях банда басмачей, то именно он должен был подать сигнал тревоги и первым принять беспощадный неравный бой. Впрочем, басмачей еще на дальних подступах обнаружили бы радиолокаторы, а змеи не знали, что охотящиеся на них солдаты по ночам спят в своих казармах или заняты на постах.

Кроме караульного, за порядком в ночном Дичково наблюдал с высоты постамента железный Ленин с вытянутой вперед правой рукой. Он стоял здесь уже почти полвека – за это время было произведено сто сорок запусков, сменились двенадцать испытываемых комплексов, девять начальников, тридцать семь заместителей, сотни офицеров и несчетное число солдат срочной службы… Менялись исторические реалии, экономические условия жизни, сменяли друг друга руководители страны, изменялась военная доктрина, наступил момент, когда даже страна стала совершенно другой… И только железный исполин не менялся, олицетворяя собой незыблемость и непоколебимость той идеи, которая вознесла его на высоченный пьедестал. В конце концов умерла и идея, но он пережил ее и продолжал стоять сам по себе, просто как символ стабильности – политической, военной или бытовой – неважно… Никто не осмеливался беспокоить его по пустякам, а тем более подозревать в чем-то неблаговидном. Если бы он умел думать, то, наверное, думал, что так будет всегда.