Убрать слепого - Воронин Андрей

– Предновогодний подарочек ментам. Еще один «глухарь» для улучшения статистики.

– Пошли, – сказал Слепой, поправляя сбившиеся перчатки. – Холодно.

Рубероид двинулся следом, на ходу сворачивая брезент.

Глеб залез в холодное жестяное нутро, не переставая бороться с искушением довершить дело одним махом. После того, как на его глазах Сердюк застрелил ребенка, искушение стало почти непреодолимым.

Справиться с двоими в кузове не составило бы особого труда – особенно, если застать врасплох Батю. Сапер, сидевший за рулем и отгороженный от кузова жестяной стенкой, был не в счет, так же, как и оставшийся дежурить в бункере Молоток. Сиверов сосредоточенно просчитывал варианты.

Соблазн был велик, но от поспешных действий все-таки следовало, наверное, воздержаться – прежде всего потому, что Глебу очень хотелось размотать этот клубок до самого верха. По собственному опыту он знал, что тот, у кого в руках оружие – чаще всего лишь инструмент, исполнитель чужой воли. Кто-то придумал это дьявольское дело, приложил немало времени и сил, не говоря уже о деньгах, чтобы собрать вместе эту банду убийц, кто-то давал им наводку, планировал операции, кто-то, в конце концов, покрывал их, заметая за ними следы.., кто-то, черт побери, однажды впервые дал майору Сердюку указание не брать пленных, убирать свидетелей, не останавливаясь ни перед чем – сам Батя вряд ли отважился бы на такой шаг, а если бы отважился, то его карьера наверняка очень быстро закончилась бы в какой-нибудь бетономешалке. Какими бы высокими целями ни прикрывались эти люди, по закону простой человеческой справедливости они подлежали смерти. Тот, кто стреляет в детей, подлежит уничтожению. Тот, кто отдает приказ застрелить ребенка, достоин быть уничтоженным дважды – и очень жаль, что это технически невыполнимо. Трясясь в прокуренном холодном фургоне, Глеб казнил себя за то, что не успел спасти ребенка, вышибив мозги из этого маньяка. Конечно, ниточка, ведущая наверх, в этом случае оказалась бы обрубленной, но жизнь мальчишки того стоила.

«Стоила ли? – спросил себя Глеб. – Ведь, если я не доберусь до мозгового центра этого змеиного клубка, вполне может возникнуть новый спецотряд – „Святой Михаил“, к примеру, или вообще какие-нибудь „Сыновья Иисуса“, – и тогда снова будут гибнуть люди, и дети в том числе. Так стоила ли жизнь одного мальчишки, который, между прочим, наверняка пошел в своего папашу, всех этих будущих жертв? Да нет, – ответил он себе, – стоила; конечно».

Приняв такое решение, Глеб стал думать о другом, старательно закрывая глаза на тот факт, что правильность этого решения вызывает у него определенные сомнения. Так или иначе, все сложилось так, как сложилось, и ни к чему ворошить прошлое, укоряя себя за то, что не спас мальчишку, спасти которого он все равно не мог. Или мог? «Мог, – вдруг с холодной отчетливостью понял Глеб. – Наверняка мог. Мог хотя бы попытаться, но не стал, потому что уже тогда знал, что это станет помехой в работе. Не спас, потому что не захотел. Вот в этом-то и дело.»

Дальше они ехали без остановок. Сапер бешено гнал, надеясь, видимо, урвать еще хотя бы пару часов ночного сна. Рубероид зевал с подвывом, широко разевая рот и каждый раз остервенело мотая головой, как одолеваемая слепнями лошадь. Батя сидел, уставившись остановившимся взглядом прямо перед собой, явно прикидывая, как бы половчее доложить своему начальству о том, что его отряд наполовину выбит при выполнении очередного задания. Глеб делал вид, что дремлет, думая о своем. Руки его в тонких кожаных перчатках мирно лежали на вороненой стали автомата, а глаза из-под опущенных век внимательно наблюдали за Батей – самым неприятным, по мнению Глеба, качеством майора Сердюка была его полнейшая непредсказуемость. «Если он решит, что это я настучал Малахову, – подумал Глеб, – то в живых останется тот, кто первым спустит курок. А то, что кто-то настучал, может вызывать сомнения только у полного идиота. Сердюк не идиот, он понимает, что такой горячий прием на даче Малахова ему оказали неспроста, и наверняка уже начал искать виноватых. Самый удобный подозреваемый, конечно, я, но только у меня алиби – я лез под пули наравне с остальными и даже получил боевое ранение…»

Он осторожно дотронулся до порезанной макушки. Боли не было – кожа головы гораздо менее чувствительна, чем все остальные части тела, да и мышцы под ней в этом месте отсутствуют, так что порез не доставлял Слепому никаких неприятных ощущений, за исключением холодных прикосновений набрякшей полусвернувшейся кровью шапки. Уловив движение Глеба, Батя повернул к нему изуродованное лицо.