Пророк - Воронин Андрей

Слово «граната» дошло до сознания Свинарева. Он представил себе, как в маленькое окошечко влетает тяжелая рифленая граната и, нагло прыгая по доскам пола, исчезает в темном углу, чтобы через мгновение ослепить его прощальным сполохом. Жаль Кузьмичу стало, но не себя, а новенькую, крепенькую, как белый гриб, баньку.

– Не дождетесь! – прошептал он. – Во всем чернозадые виноваты, но моих девок испортить я им не дал, – и скупая слеза покатилась по небритой щеке.

Смахивать ее Свинарев не стал. Он слышал неподалеку от бани возню, хруст сучьев. Его окружали. Гранат со слезоточивым газом у спецназовцев при себе не оказалось. Конечно, в часть уже послали машину, но все понимали, что гранаты быстро не привезут. Пока склад откроют, пока то да се…

К осажденной бане прибыли начальник местной милиции и мэр Цветков. Они расходились во мнении о том, что следует предпринять. Начальник милиции настаивал на штурме, а мэр, как человек более практичный, считал, что можно и подождать:

– Свинарев протрезвеет и сдастся.

– А если он прихватил с собой бутылку водки? – резонно заметил подполковник.

– В этом случае он окончательно напьется и обрубится, тогда его можно будет взять без лишней стрельбы.

В споре победил начальник милиции, скооперировавшийся с подполковником Кабановым. Военные напомнили Цветкову, что они гражданским властям напрямую не подчиняются, а ситуация сложилась нештатная, и они обязаны держать ее под контролем. Напирали они почему-то на последнюю формулировку – «держать под контролем», хотя, спроси у любого из присутствующих, что именно она означает, никто бы не ответил.

– Ну и держите, – в сердцах воскликнул Цветков.

Подполковник Кабанов важно произнес:

– У него боеприпасы кончились.

«Какие, на хрен, боеприпасы? Они все на войне помешались», – подумал Цветков. Он подошел к офицеру милиции, властно завладел мегафоном и вспомнил, как в девяносто первом году не побоялся выйти к бастовавшим работягам, требовавшим зарплаты и сигарет. Точно так же, как и тогда, он нажал на курок мегафона и, хрюкнув, сказал:

– Раз, два, раз, два. Три, пятнадцать, – его голос разнесся по ночной улице. – Тимофей Кузьмич, надеюсь, ты меня слышишь? Это говорит Цветков, глава городской исполнительной власти.

– Пошел ты! – раздался голос Свинарева.

– Тимофей Кузьмич, ты не понял, я – мэр города.

– И ты, ворюга, с ними? – рявкнул в амбразуру Кузьмич.

Ружье он уже не высовывал.

– Ты ранил спецназовца. Сдавайся, положи оружие и выходи с поднятыми руками!

В этот момент спецназовцы, посланные подполковником Кабановым, принялись вышибать дверь в предбанник. Кузьмич сбросил стоптанную туфлю, пошевелил толстыми пальцами на ноге, пока большой с поломанным ногтем палец не вылез в дырку носка. Упер стволы в подборедок, затем передумал и сунул их в рот.

Баня содрогалась от ударов тарана в дверь.

Но случилось непредвиденное: большой палец ноги, как Кузьмич ни старался, не пролазил в скобу. Кузьмич медлил, отсчитывая последние секунды жизни.

– Прощайте, мужики. Простите, если что не так. И ты, жена, прости…

Ему хотелось крикнуть, обратиться к супруге, сказать, что деньги лежат в ящике стола.

«И так найдет. Чтобы она да не нашла?»

Слюна уже текла по вороненым стволам.

Кузьмич поперхнулся, закашлялся. Дверь сорвалась с петель. Шкаф с грохотом повалился на пол. Ломая его дверки и прикрываясь щитом, ОМОНовец лез в баню.

Сухо щелкнул курок. Кузьмич сидел, ничего не понимая. Ружье дало осечку. То ли порох отсырел, то ли капсюль был испорчен, то ли боек хомутнул. Спецназовец навалился на Кузьмина, в потемках вырывая у него ружье. Стволы выбили Свинареву два зуба, палец правой ноги застрял в скобе. Сустав хрустнул, и Кузьмин взревел, как медведь, попавший лапой в мощный капкан.

В баню ввалился еще один спецназовец, светя перед собой фонарем. Кузьмина скрутили, защелкнули наручники на заломанных за спину руках и поволокли на улицу. Свинарев, обидевшись, что ему не дали достойно уйти из этой жизни, матерился на чем свет стоит и пытался кого-нибудь лягнуть здоровой левой ногой.

Ружье нес начальник милиции – гордо и важно, словно это было вражеское знамя, захваченное в кровопролитном бою. ОМОНовца отвезли в больницу, и два, местных эскулапа пришили ему изувеченный палец.

Разговоров хватило надолго, но часам к трем народ разошелся по домам, а к половине четвертого свет погас даже в доме Петровны. Жена Кузьмича и две дочери стояли на крыльце милиции, ожидая решения участи кормильца. Дочери курили, уже не прячась от матери.