Слепой против бен Ладена - Воронин Андрей

Сухопарый прошел мимо шофера, как мимо пустого места, и ловко, демонстрируя отменные манеры и наличие большой практики, скользнул в просторный салон "роллс-ройса". Толстяк неуклюже втиснулся следом, потоптавшись около шофера, будто не в силах решить, следует ли с ним поздороваться. Ему явно было не по себе, и, устроившись на мягких кожаных подушках сиденья, он немедленно принялся утирать лицо и шею носовым платком, словно на дворе стоял не декабрь, а середина июля. От него так и шибало крепким дешевым одеколоном, приобретенным почти наверняка вовсе не из экономии, – доходы у толстяка были более чем приличные, – а по той простой причине, что этот мерзкий запах ему нравился. Недовольно поведя носом, сухопарый отодвинулся в самый дальний угол, постаравшись, правда, чтобы это не выглядело слишком демонстративным. Старался он напрасно: толстяк его маневра просто не заметил, а толку из этого ерзанья не получилось ровным счетом никакого – радиус действия одеколона был огромен.

Машина описала по летному полю плавную дугу и, почти незаметно для пассажиров набирая скорость, выкатилась на неширокую проселочную дорогу. За окнами салона замелькали заснеженные поля, живые изгороди, деревья, столбы – словом, все то, без чего невозможно представить себе пейзаж центральных графств доброй старой Англии.

– А воздух здесь хорош, – немного освоившись в новой для себя обстановке, заметил толстяк. – Не то, что в Лондоне.

– Разумеется, – сухо и без видимой охоты поддержал беседу его спутник. – Дым из Бансфилда сюда не долетает. Но Лондон и без того достаточно загазован. Если вам так нравится здешний воздух, – добавил он, заметив, что толстяк извлек из кармана пальто сигару, – вы могли бы воздержаться от курения. У меня слабые легкие, и я с трудом переношу табачный дым.

Толстяк покосился на него с явным неодобрением, словно не мог понять, зачем на свете позволено жить вот таким типам со слабыми легкими, которые и сами не могут в полной мере наслаждаться жизнью, и другим мешают. Он немного помедлил, но все-таки убрал сигару с глаз долой и с недовольным видом откинулся на спинку сиденья. Он не терпел, чтобы разные умники указывали ему, как себя вести. Однако сейчас он предпочел держать язык за зубами, пока не выучит правила игры в полном объеме. Ему здорово повезло с этой новой работой; по правде говоря, за три года, прошедшие с того проклятого дня, когда он в одночасье лишился своей семьи, тучи над ним впервые разошлись и блеснул тонкий лучик надежды. Может быть, все наладится, а сказать пару ласковых словечек сухопарому он еще успеет. Сначала надо осмотреться и понять, какое место в новой для него системе занимает он сам, а какое – этот тип со своим портфелем, манерами сушеной воблы и слабыми легкими...

Остаток недолгого пути они проделали в молчании. Вскоре "роллс-ройс" вкатился во двор большого, стоящего на вершине голого холма особняка, миновав распахнутые настежь кованые узорчатые ворота в высоком каменном заборе. Обогнув огромную круглую клумбу перед широким, с колоннами, каменным крыльцом, машина остановилась, и шофер распахнул перед пассажирами заднюю дверь.

На крыльце возник дворецкий, одетый, как министр иностранных дел перед официальным приемом, и величественный, как наследник престола. Он проводил гостей в просторную и светлую гостиную на втором этаже, меблированную раззолоченным антиквариатом. Обстановку дополняли бронзовые скульптуры, тяжелые парчовые драпировки, картины и зеркала в тяжелых роскошных рамах. Из огромных, от пола до потолка, окон с частым переплетом открывался вид на унылые, расчерченные темными полосками живых изгородей, слегка всхолмленные поля, рассеченные надвое черной извилистой лентой дороги, по которой они только что приехали. Этот пейзаж в сочетании с царившей в доме мертвой тишиной и викторианской обстановкой навевал на толстяка такую скуку, что, несмотря на владевшее им волнение, он вдруг с удивлением понял, что испытывает настоятельную потребность зевнуть.

Дворецкий предложил им выпить. Сухопарый отказался с таким видом, словно ему пытались нанести смертельное оскорбление; глядя на него, толстяк тоже хотел отказаться, но потом решил, что от пары глотков вреда не будет никакого, зато переносить верблюжью надменность сухопарого станет значительно легче. Поэтому, стараясь говорить как можно тверже и сдержаннее, – как сухопарый, одним словом, – он попросил немного виски со льдом. Виски он не любил; честно говоря, всем остальным алкогольным напиткам, в том числе и родной ракии, толстяк предпочитал ледяную русскую водку, которой его когда-то давно угощали коллеги из далекого города с труднопроизносимым названием Иркутск. Но вряд ли в этом доме водилась настоящая русская водка, да и пить ее без компании не было никакого интереса.