Тест на прочность - Гарин Максим

Плохо не то, что приходится давать информацию на конкурентов. Разумный человек не назовет это «закладывать» или «стучать» — нормальная борьба за место под солнцем. Самое худшее — приходится смеяться над их солдафонскими шуточками, отпускать им комплименты, сносить хамоватый тон.

А Гоблин, значит, крутой, ему море по колено? Скоро доездится, доразвлекается. Оторвется так, что рассыплется вместе с мотоциклом на запчасти. Ему, конечно, легче — за его спиной ни дела постоянного, ни людей. Варяг, который везде в гостях. А ты попробуй где-нибудь обосноваться, закрепиться. Иметь постоянный кусок пирога.

Чем больше Хмель мысленно спорил с отсутствующим оппонентом, тем яснее понимал: чтобы уважать себя по-прежнему, Гоблина в самом деле стоит похоронить. Покружив с полуночи до трех часов, он почувствовал, как злость растет вместе с усталостью.

Из-за этого отморозка он, Хмель, которого два десятка человек называют «шефом», должен не спать ночь, мотаться неизвестно где. И никому не поручишь, никого не отправишь вместо себя. Одни слишком умны, другие полные кретины.

Дождь упрямо хлестал по лобовому стеклу, «дворники» не успевали справляться с потоками.

Этим ментам поганым все подавай срочно, как и в прежние времена, спешат рапортовать к праздничной дате. Как теперь называют Седьмое ноября? Кажется, «День согласия и примирения».

Придорожная насыпь загибалась плавной дугой. На конце ее появилась цепочка огней — караван фур. Сильно не гонят: тише едешь — дальше будешь. Ночью, да при таком дожде километров семьдесят — восемьдесят самое верное.

Хмель следил за головной машиной, чтобы нормально разъехаться. На всякий случай прижался ближе к обочине. Бывает, дальнобойщикп носом клюют по трассе, может фуру и на встречную вынести.

До нее оставалось метров сто, когда Хмелю вдруг почудился новый звук, похожий на тарахтенье мотоцикла. В следующую секунду свет чужих фар на миг перебила тень. Визгнули тормоза, прицеп головной фуры развернуло поперек дороги, раздался глухой удар, потом еще один.

Хмель сам едва успел затормозить и теперь мог видеть картину с близкого расстояния.

Водители в караване выдерживали дистанцию между машинами, но дождливая ночь и уверенность в лидере явно их подвели. Вторая по счету фура врезалась в прицеп, пробила в нем дыру, откуда высыпались на асфальт коробки с обувью. Высокие женские сапожки валялись под дождем вперемешку с кроссовками и прочим модным товаром.

Третий водитель, не успев затормозить, попытался выехать на обочину. Но проскочил лишние метры и повис передними колесами над насыпью. Только груженый прицеп не дал машине сползти вниз.

Дальнобойщики уже повыскакивали из машин, отчаянно матерились. У кого-то разбилось стекло и текла по лицу кровь, быстро смываемая дождем. Водитель головной машины божился, что в последнюю секунду перед носом проскочил мотоциклист — как будто специально ждал в кустах, чтобы проехать поперек дороги.

— Поперек? Да у тебя уже чертики в глазах прыгают. Спать надо было, когда отстаивались, а не в карты резаться!

— Давай проверим! Ну-ка посвети на насыпь…

Хмелю неинтересно было слушать дальше. Он попытался без лишнего шума объехать стоящие как попало фуры.

— Куда прешь, мудила? Не видишь, авария, — двое водителей собирали в коробки валяющуюся обувь.

«Куда в натуре спешить?» — с досадой хлопнув дверью, Хмель подошел к насыпи. В той стороне, куда съехал мотоциклист, не видно было ни зги. И звуков не доносилось, кроме мерного, равнодушного шума дождя.

«Не повезло, карта не легла. Сидел же здесь этот змей в черной коже, поджидал. Если б фуры минут на пять припозднились, все обошлось бы отлично. Я бы его усек даже с погашенной фарой. Успели бы поговорить».

Караван прочно встал, кто-то уже звонил по «мобиле». Скоро сюда должны были подъехать люди в погонах.

* * *

Самир все еще жил на прежнем месте. Редко выходил из дома, большей частью валялся на диване, курил «план» и смотрел видео — очередные кассеты, взятые Беллой из пункта проката Против такой жизни он ничего не имел, она давала полную возможность расслабиться.

Дураки те, кто упорно ищет перемен, новизны. В кайфе главное монотонность. Образ кайфа — гортанный напев без конца и начала. Одно и то же повторяется монотонно по кругу, будто сладкий сок медленно сочится на язык безо всяких усилий с твоей стороны.