Особая миссия (Сборник) - Серегин Михаил Георгиевич

В том, что от него осталось, трудно было узнать прежнего «Есенина». Это было уже не судно, а металлолом, начиненный мертвыми телами. Мостом срезало у него полностью верхнюю палубу и почти полностью – третью. Вторая и даже первая в носовой части оказались смятыми и сдвинутыми к центру бесформенной грудой. На корме две нижние палубы уцелели, и даже самая ближняя к корме часть третьей палубы оказалась нетронутой. Относительно нетронутой. По крайней мере, там осталось несколько внутренних помещений, в которых можно было уцелеть, потому что переборки не были прижаты друг к другу вплотную, как в носовой части, и между ними вполне могло поместиться тело человека.

Из кормовых кают пассажиров уже вывели и переправили на берег. Им повезло больше других. Они «отделались» только психологическим потрясением, когда среди ночи, проснувшись от страшного скрежета, выскакивали на палубу и видели, как на их глазах передняя часть надстройки сминается в гармошку. Они знали, что там – люди… Нам следовало попытаться помочь тем, кто выскочить не успел. Если им еще можно было помочь.

Тот, кто впервые попадает на спасательные работы, особенно волонтеры из полка ГО, всегда совершает одну самую распространенную ошибку. Едва увидев, например, торчащую из завала руку или ногу, он «упирается» в нее, как баран, и не может от нее отвлечься, пока не освободит человека, чья конечность попалась ему на глаза. Как правило, это уже труп. Но на операцию по его извлечению из завала потрачено драгоценное время. Опытный спасатель, увидев ту же руку, попытается прежде всего установить, жив ли еще человек. Если у него нет сомнений, что человек мертв, он оставляет его и идет дальше – искать живых. До тех, кто мертв, дойдет очередь позже…

Я сразу поняла специфику работы на теплоходе. Самая большая сложность заключалась в том, что это было слишком «гулкое» сооружение. Стук металла об обшивку разносился по всему корпусу, и определить, где именно находится источник звука, было очень трудно. Шум моторов катеров и лодок, скопившихся вокруг судна в ожидании раненых, крики спасателей и речников, далеко разносящиеся по воде, плеск волжской воды по обшивке создавали звуковой фон, сквозь который очень сложно было уловить стон раненого или крик с просьбой о помощи.

Работали мы в паре с Игорьком.

Кавээн с Грегом все никак не могли выяснить, нужно ли спасателям портить отношения с ФСБ или стоит придерживаться принципа разумной целесообразности, который в фольклорном варианте призывает к сдержанности – если, мол, дерьмо не трогать, то и запаха его не почувствуешь… В оценках оба наших спорщика сходились, но у каждого было свое представление о наиболее целесообразной манере общения с параллельной МЧС силовой структурой.

Я, кстати, не испытываю столь ярко выраженной неприязни к фээсбэшникам, у меня не слишком много было поводов для нее. Самый тесный контакт с ФСБ состоялся в Кайдабаде и Гиндукуше, когда мне несколько дней пришлось провести с майором ФСБ Поляковым, правда, тогда он для меня был волонтером французских спасателей Полем. О том, что он фээсбэшник, я узнала только в Москве. Но контакт с ним не произвел на меня неприятного впечатления… Оно было, надо признаться, противоположным.

Что-то слишком пошло прозвучала моя последняя фраза, ведь в Москве наш с ним контакт продолжился в откровенно интимной обстановке…

Как бы там ни было, нас с Игорьком не слишком волновали взаимоотношения ФСБ и МЧС, мы целиком окунулись в свою работу… Я с трудом произношу слово «работа», когда вспоминаю эту груду смятого, искореженного металла, сочащегося кровью. Сейчас, пока оставался шанс спасти еще хоть одного человека, я не была психологом, кандидатом наук. А была спасателем. Это дело я знала лучше любого волонтера.

Мы с Игорьком вооружились электропилами по металлу и пробивались по остаткам третьей палубы до встречи с идущими с носа спасателями из самарской группы. Диск пилы со скрежетом и визгом впивался в металлические стойки, вспарывал внутренние переборки, кромсал уцелевшие деревянные панели, если они попадались на пути. Пройти по палубному коридору и заглянуть в оба ряда кают было невозможно. Прежде всего потому, что не существовало самого коридора. Сила сжатия двигала железо, из которого был сделан теплоход, во внутреннее пустое пространство. Коридор просто исчез. Проще было вскрывать одну за другой стенки кают и таким образом переходить в следующую в поисках пострадавших. Пока оставалась надежда, что кто-то еще жив.