Бесы в погонах - Серегин Михаил Георгиевич

Шнобель в уголовных кругах был фигурой известной, но, прямо скажем, мелковатой. Вряд ли у кого в Усть-Кудеяре было столько же отсидок, сколько у этого престарелого налетчика. Но ни авторитета, ни денег, ни даже характера у Шнобеля никогда не было – пустой, легковесный человек.

– Он сказал, что от ОБНОНа меня отмажет… – всхлипнул Сережа и, уже не скрываясь, заплакал. – Сказал, что с Мещеряковым поговорит, чтобы меня не дергали…

– Мещеряков? – озадачился Роман. – Это кто такой?

– Начальник ОБНОНа, – сурово пояснил Макарыч. – Че ты не понял? Он же ясно сказал!

– А какое дело начальнику ОБНОНа до моего сына? – испугался Якубов-старший.

– А при том! – взревел Макарыч. – Ты что, до сих пор не знаешь, что твой сынуля на ментов подсадной уткой работает? Да-да, на нас, на ментов! Ты не ослышался!

Роман Григорьевич схватился за сердце и, цепляясь за полки, пополз прочь из сауны. Священник с укоризной посмотрел на Саньку, и тот виновато пожал плечами, мол, извините, я не подумал, что так выйдет…

* * *

Проблемы начались, когда Роман Григорьевич посидел в раздевалке и очухался. Новость почти отрезвила его, но именно, что почти…

– Я тебе сколько раз говорил: с мусорами не вяжись! – орал он на замотанного в простыню мокрого то ли от жара, то ли от страха двадцатидвухлетнего сына.

– Я не хотел! – пискляво защищался Сережа. – Они меня заставили!

Потом пошел слезливый рассказ про какие-то папины деньги, угнанную по пьяному делу машину, первый контакт с ментами… Отец Василий только качал головой, переглядывался с Санькой да следил, чтобы в разборки не вмешался Андрей Макарович – тот беспрерывно сновал вокруг якубовского отпрыска и явно ждал момента, когда тот ляпнет что-нибудь лишнее и можно будет с легким сердцем сунуть ему в челюсть.

Заслышав шум, в раздевалку нет-нет, да и заглядывала Евгения, но вмешаться пока не решалась. Так что когда Макарыч все-таки ударил, а Роман вцепился в своего бывшего школьного друга, а потом на протяжении последующих двадцати трех лет заклятого врага, все были к этому готовы.

Санька и священник насели на Макарыча, Евгения – на Романа, а Катерина, дождавшись момента, ловко и стремительно выдернула из свалки старшего братишку, и через четверть часа все помаленьку угомонились.

– Не надо было нам коньяк в таких количествах потреблять, – покачал головой отец Василий. – Что ни говори, а дьявольское это зелье!

Но его не слушали. Утирал скупую отцовскую слезу Роман Григорьевич, а Санька яростно и почему-то шепотом убеждал в чем-то своего бывшего шефа.

– Ладно, Роман, не обижайся на меня, – с виноватым видом похлопал местечкового мафиози по плечу бывший рубоповец. – Со мной такое бывает…

– Я не обижаюсь, – всхлипнул Роман. – Просто я уже ничего не понимаю!

– Я, честно сказать, тоже, – вздохнул Макарыч. – Пошли еще по одной примем…

– Подождите, Андрей Макарович, – остановил крестного отца Санька. – Я думаю, Шнобеля надо колоть.

Макарыч тяжело, с явным напрягом задумался, но коньячные пары уже не были столь сильны, и он смог додумать эту мысль до логического конца.

– Согласен, – кивнул он. – Прям сейчас поедем?

– Нет, – покачал головой отец Василий. – Такие дела с пьяных глаз не делаются. Да и где его искать?

– Я знаю, где, – самоуверенно заявил Макарыч. – А насчет пьяных глаз ты прав. Санька! Сколько там времени?

– Двадцать тридцать, – глянул на свои дешевые электронные часы лейтенант.

– Значит, так, – рубанул воздух ладонью майор милиции. – Ссоры отложить, семейные сопли в сторону. В три пятнадцать подъем. Всем выспаться и быть к этому времени трезвыми, как стеклышко! Приказ ясен?

Священник посмотрел на мужиков и понял, что это возможно: к трем они все должны были проспаться.

– Принимается, – кивнул он, поднял со скамейки пропыленную за несколько последних дней рясу и, как был, в простыне, вышел в бар. – Олюшка-а! Бери Мишаньку, и пошли спать, мне завтра рано вставать…

– Мишанька давно спит и нам с тобою того же желает, – улыбнулась попадья.

* * *

Отец Василий на жизнь не жаловался, но, когда супруга привела его в давно подготовленную гостевую комнату, покачал головой: такой кровати, которая здесь полагалась гостям, у него и для себя-то не было. Он отдал рясу, подрясник и все прочее Ольге, поцеловал сына в пухлую, пахнущую молоком щечку и, скинув влажную банную простыню, забрался под одеяло. Это было здорово.