Лёжа со львами - Фоллетт Кен

Джейн на крыше кормила Шанталь. Жан-Пьер поднялся на крышу и поцеловал обеих на прощание. Каждый раз, касаясь Джейн, он вспоминал, как ударил ее, и содрогался от стыда. Она, казалось, простила его, но он сам не мог себя простить.

Он повел свою старую кобылу через селение и дальше, вниз к реке, затем, шагая рядом с гонцом Масуда, он направился вниз по течению. Отсюда до Астаны лежала дорога, или то, что ее заменяло в долине Пяти Львов – полоска каменистой почвы шириной восемьдесят футов, подходящая для деревянных повозок или армейских «джипов». Обычная машина сломалась бы здесь за несколько минут. Долина представляла собой череду узких скалистых расщелин, которые порой расширялись, переходя в небольшие долины с возделанными землями, длиной в одну-две мили, а шириной меньше мили, где жители наскребали на жизнь из скупой земли тяжелым трудом и хитроумной системой орошения. Дорога была достаточно хороша, чтобы Жан-Пьер мог ехать верхом на тех участках, где она шла вниз. Лошадь не в состоянии была нести седока в гору. Возможно, когда-то долина была благодатным краем, думал он, едучи верхом к югу в ярком утреннем свете. Орошаемая рекой Пяти Львов, защищенная высокими горами, организованная в соответствии с древними традициями, и покой ее никем не нарушался, за исключением нескольких торговцев маслом из Нуристана и случайным торговцем ленточек из Кабула. Она должна была бы находиться еще в средних веках. Сейчас же на нее злобно обрушился двадцатый век. Почти каждое селение пострадало от бомбежек, где была разрушена водяная мельница, где пастбище обезображено воронками, где древний деревянный акведук разнесен в щепки, где камерно-известняковый мост превращен в ряд камней, торчащих из пенного потока реки. Последствие всего этого для экономического состояния долины было очевидно внимательному взгляду Жан-Пьера. Вот этот дом был мясной лавкой, но деревянный брус перед фасадом был пуст. Вот та полоса сорняков когда-то была огородом, но его владелец бежал в Пакистан. Вот тут был сад, и теперь его фрукты гнили на земле, вместо того, чтобы высушиваться на крыше, готовые к хранению во время долгой холодной зимы, женщина и дети, которые прежде ухаживали за садом, погибли, а муж был в партизанах. Вот та куча глины и камней когда-то была мечетью, и жители селения решили не восстанавливать ее, потому что ее наверняка снова разбомбят; все эти тщетные усилия и разрушения случились из-за того, что люди вроде Масуда пытались воспрепятствовать ходу истории и одурачивали невежественных крестьян, чтобы те им помогали. Если убрать Масуда, все это кончится, всему этому придет конец.

Если убрать Эллиса, Жан-Пьер сможет заняться Масудом.

Когда они к полудню приблизились к Астане, он думал, будет ли трудно сделать этот укол. Сама мысль о том, чтобы убить своего пациента, была настолько чудовищной, что он сам не знал, как отреагирует на все это. Конечно, он видел, как пациенты умирают, но даже тогда он был полон сожаления, что не в состоянии спасти их. Когда Эллис, беспомощный, будет лежать перед ним, а у него в руке будет шприц, будут ли его мучить сомнения, как Макбета, или дрожь сомнения, как Раскольникова в «Преступлении и наказании»?

Они прошли через Сангану, где было кладбище и песчаный пляж, затем по дороге вокруг поворота реки. Впереди были поля и группа домиков выше на склоне. Через минуту-другую по полям к ним приблизился мальчик одиннадцати-двенадцати лет и повел не в селение на горе, а к большому дому на краю поля.

Но все равно Жан-Пьер не испытывал ни сомнений, ни колебаний, лишь тревожное ожидание, будто через час ему предстоял важный экзамен.

Он снял сумку с медикаментами с лошади, отдал поводья мальчику и вошел во двор фермерского дома.

Там было около двадцати партизан, рассеянных по двору, сидящих на корточках, глядя в пространство и ожидая с первобытным терпением, свойственным местным жителям. Оглядевшись, Жан-Пьер увидел, что Масуда здесь не было, но зато были двое его ближайших помощников. Эллис лежал в тени в углу двора на одеяле.

Жан-Пьер опустился на колени рядом с ним. Эллис, несомненно, страдал. Засевшая пуля причиняла боль. Он лежал на животе. Его лицо было напряжено, зубы сжаты. Он был бледен, а на лбу выступил пот, дыхание было хриплым.

– Больно? – спросил Жан-Пьер по-английски.

– Еще бы! – и Эллис выругался сквозь зубы.

Жан-Пьер отвернул простыню. Партизаны разрезали его одежду и наложили на рану подобие повязки. Жан-Пьер снял повязку. Он сразу увидел, что рана несерьезна. Эллис потерял много крови, и пуля, все еще сидевшая в мышце, причиняла адскую боль, но она располагалась далеко от костей или крупных кровеносных сосудов – она заживет быстро.