Приговор воров - Серегин Михаил Георгиевич

– Ничего тебе не будет, – проворчал Петрович, – и не вякай вообще. Я – авторитет среди братков, а ты кто? Будешь говорить, что я велю, падла!

– Пошел ты! – закричал вдруг бандит. – Сам его замочил и на меня сваливаешь! Значит, уже не мы его убили – значит, уже я во всем виноват. Ах ты, гнида магаданская, да тебя давно пора…

Выстрел, раскатившийся эхом под начинающим уже светлеть небом, оборвал его речь.

Сверху посыпались комья мокрой земли, а спустя секунду на плавающий в воде труп свалился еще хрипящий бандит.

– Вот тебе, сука! – пыхтя, пробурчал Петрович, еще несколько раз выстрелив в яму.

Браток дернулся и затих.

Петрович какое-то время еще стоял на краю ямы. Щелкнула зажигалка, и снова ноздри Щукина и Григория защекотал ароматный сигаретный дымок.

– Что это я? – внезапно заговорил стоящий один на краю ямы Петрович. – Ваську завалил… И поспорили-то зря – можно было сказать, что Лысого Студент застрелил. Я как-то сразу не сообразил, а Васька попер на меня… А я его… Придется братве сказать, что их обоих Студент кончил. Ну и хрен с ними!

На сочащуюся кровью спину бандита, неподвижно лежащего у ног Щукина, смачно шлепнулся увесистый плевок. Вслед за ним ярко-красным огоньком промелькнула сигарета и, зашипев, погасла, скатившись со спины застреленного бандита в лужу.

– А Студент-то ушел опять, – проговорил еще Петрович, – вот блядюга… Прямо неуловимый какой-то. Ладно, найду. Знаю еще одно местечко…

– Какое? – чуть не закричал Щукин.

Но Петрович ничего больше говорить не стал. Он еще раз плюнул в яму и неторопливо направился прочь.

* * *

«ВЫХОД» – загорелась красными огненными буквами табличка над стеклянными дверями аэропорта.

«Выхода нет», – с окончательной уверенностью понял Рустам.

Теперь вопрос, который последнее время страшно мучил его, больше не горел в исколотом его мозгу. Теперь для Рустама все было предельно ясно. И вместе с тем ничего ясно не было.

«Я должен убить Щукина, – так думал он, – но я не могу убить его. Не знаю почему. Не могу. И в то же время я знаю, что не могу не убить его. Должен убить. Я привык лишать жизни других людей и ничего иного никогда не делал и делать не буду. Я не выбирал этой профессии. Это тот случай, тот злополучный день, когда я застал Гульнару в постели с ее сраным гусем. Оттуда все пошло. Смерть, которую я тогда увидел, шла за мной до этого самого дня. И невозможно оторваться от нее хотя бы на один шаг. Если ты всю жизнь был собакой, то до последних своих дней будешь огрызаться на кошек. Как мой двоюродный дядя Ахмет – так долго сидел в тюрьме, что ничего, кроме тюрьмы и тюремных понятий, не помнил. Он даже не был уверен, что его звали Ахмет. Может быть, это имя не было тем именем, что дала ему мать, но, кроме этого „Ахмет“, он не помнил другого. Когда Ахмет освободился, он не отправился домой, потому что забыл само понятие дома, а бродил по улицам, удивляясь тому, что такое множество людей ходит в разнообразных одеждах и без конвоя – и клацал чифирными зубами, замечая в толпе красные ментовские околыши…

Это мое последнее дело, – стучало в голове Рустама, когда он рассеянно шел через пеструю толпу только что прибывших отдыхающих, – дальше я ничего не вижу. Но почему-то ясно чувствую, что – конец. Одно только осталось неясным – что я буду делать, когда лицо Николая Щукина замаячит в сетке прицела? Кто хочет его убить? За что?»

Рустам вдруг подумал, что никогда он подобными вопросами не задавался. Какая разница – за что приговорен тот или иной человек, чью фотографию передавали Рустаму посредники. Главное то, что этот человек должен умереть.

Рустам вдруг вспомнил отражение собственного лица в зрачках последнего убитого им человека.

И содрогнулся.

Душевная болезнь, дремавшая в нем с самого его рождения, теперь наполняла ядовитым дурманом его тело.

«Нет, ведь не Щукин виноват в том, что я медленно умираю, потому что с каждым убитым мною человеком погибает какая-то часть меня, – думал Рустам. – Это я начал чувствовать уже давно. С того самого момента, когда первый раз в жизни провалил задание. Но и тогда это странное чувство не появилось внезапно – оно словно было разбужено. Болезнь? Да, я болен. И самой главной моей ошибкой было то, что я не умер тогда, когда сделал с Гульнарой и ее ублюдком то, что сделал. А пошел служить – туда, где меня научили искусству убивать и объяснили, что не каждое убийство может повлечь за собой возмездие. Неправда – это я только сейчас понял. Возмездие – вот оно. Пришло».