Вечная ночь - Дашкова Полина

— Добрый вечер, — сказала старуха.

Такса, почуяв Странника, на этот раз не затявкала, а заскулила, поджала хвост.

— Чапа, как не стыдно? Перестань сию минуту! Ты что, своих не узнаешь?

Оля долго терпеливо объясняла по телефону сначала сыну, потом дочери, что не может сию минуту ехать домой. Трубку взял Саня. Ей пришлось в третий раз повторить, что в клинике, у неё в отделении, произошло убийство, и сейчас она в милиции.

— Где именно?

— На Петровке.

— У Соловьёва? Ну, Оля, ответь, пожалуйста, ты сейчас у него? С ним?

Это было невыносимо. Дима сидел, уткнувшись в бумаги. Она говорила по его телефону, из его кабинета. Саня в трубке нервно покашливал. Наверное, следовало соврать, сказать мужу что-нибудь ласковое, утешительное. Но ничего лучше, чем «не жди меня, ложись спать», она не придумала.

Саня первый бросил трубку.

— Неужели ревнует? — спросил Дима, не поднимая головы.

Они были одни в его кабинете. Стемнело. Дождь стучал по карнизу.

— Ещё как! — Оля упала в кресло. — Сумасшедший день. В голове не укладывается, что Мотя Грош мог нанять убийцу. Что он сутенёр. Слепые дети… Я столько лет его знаю, могла представить что угодно — воровство, взятки. Такой обаятельный, умный циник, пройдоха, все у него схвачено. Как ты думаешь, почему они не трогали этого несчастного Марка раньше? И почему так переполошились сейчас?

— Не трогали потому, что руки не доходили. Порнографов и торговцев детьми в Интернете море. Но когда Зацепа обратился к Грошу и они стали пасти Марка, оказалось, что у него очень не хилые клиенты. То есть Марк Молох, в отличие от множества других, для Гроша конкурент.

— Да ладно, конкурент! — Оля махнула рукой. — У Гроша целая империя, огромные связи, а Марк одиночка, у него даже пресловутой «крыши» не было.

— Видишь ли, серьёзному клиенту иногда удобней по-тихому обратиться к такому одиночке, чем пользоваться услугами Гроша с его империей и связями. Судя по тому, какой поднялся переполох, так поступали многие. Покупая ребёнка у Марка, они сохраняли анонимность, вернее, иллюзию анонимности, как теперь выяснилось.

— Неужели он решился бы шантажировать всех этих генералов, депутатов?

— Нет, — Дима усмехнулся, — он снимал их для истории. Знаешь, я дядю Мотю все равно достану.

— Брось. Его тебе не отдадут. Таких, как он, не судят. В крайнем случае, их тихо убивают.

— Я попробую подцепить его на киллере.

— Подумай об этой девочке, Ике. Если ты покусишься на Гроша, ты её подставишь. Она свидетельница. Не делай этого, Дима. Уверяю тебя, они его сами уберут. Начнётся предвыборная кампания, там, в этой фильмотеке, столько всего интересного с политической точки зрения, ой, они друг другу глотки перегрызут.

— Оля, Оленька, я жутко по тебе соскучился, — вдруг сказал он, так быстро и тихо, словно не хотел, чтобы она услышала.

Она вздрогнула. Она, конечно, услышала, и глаза у неё стали испуганные, умоляющие.

— Димка, не надо, пожалуйста.

— Почему?

— Ты знаешь, почему. У тебя Любочка, у меня Саня, дети.

— Любочка? — он улыбнулся и покачал головой. — Уже всё кончилось, да, в общем, и не начиналось. Я один. Никого, кроме тебя, нет. Когда-то Филиппов тебя увёл у меня, теперь моя очередь. Можешь ничего не отвечать. Просто ставлю тебя в известность.

— Дима, зачем тебе старая нудная тётка с двумя балованными детьми, у которых начинается переходный возраст?

— Мы это больше не обсуждаем. Не время и не место.

— Ты сам начал.

— Да, правда. — Он встал, прошёлся по кабинету. — Я не могу без тебя, я постоянно думаю о тебе, иногда мне кажется, что я тебя ненавижу, ты убежала тогда, помнишь? Мы встретились у тебя во дворе, за неделю до твоей свадьбы идиотской, шёл дождь, как сейчас, но только тёплый, июльский. Мы с тобой целовались, а потом ты убежала. Никогда тебя не прощу. И себя не прощу. Надо было догнать. Вот и догоняю, как дурак, все эти двадцать лет. Ты понимаешь, что сломала жизнь, и мне и себе? Твой Филиппов ревнует, и правильно делает. Я точно уведу тебя. Все. Прости, Оленька, не знаю, что на меня нашло.

Пока Дима говорил, он ни разу не взглянул на неё, он стоял у окна, смотрел на дождь. Когда он замолчал, она уже не сидела в кресле, а стояла рядом с ним. Он обнял её, прижал к себе, зарылся лицом в её волосы.

— Нет, Димка, нет, мы целоваться не будем, — шептала она, — перестань, двадцать лет назад это плохо кончилось. Ни за что не буду с тобой целоваться, у тебя в кабинете точно, не буду. Телефон, Димка! Ты что, не слышишь?

Звонили из прокуратуры. Приятный женский голос сообщил, что завтра к девяти утра Соловьёв должен явиться к заместителю генерального прокурора.

— Вас просили захватить диск, вы знаете, какой, — сказала вежливая секретарша, — всего доброго.

— Оба-на! — весело произнёс Дима, положив трубку. — Ты права, здесь нам целоваться не дадут. И, в общем, они правы.

— Тебя вызывают на ковёр?

— А как же! Заместитель генерального прокурора.

— Ой. — Оля поморщилась. — Это такой жирный-жирный, басовитый, постоянно в телевизоре торчит, на пресс-конференциях и ток-шоу?

— Мг-м. Он самый.

— Истерик. Демонстрирует искрение бурные эмоции, но внутри холодный, расчётливый и жутко трусливый. Лжёт легко, не краснея, как все истерики. Не выносит возражений и критики.

— Откуда ты знаешь? — удивился Дима.

— Профессия, — Оля усмехнулась, — иногда самой страшно. Будь с ним осторожней.

— Ладно. — Дима включил компьютер, и, как фокусник, достал непонятно, откуда, маленький бумажный конверт. — Ты готова посмотреть на Молоха?

Оля застыла, вытянулась в струнку и даже побледнела.

— Димка, что же ты молчал? Он что, здесь, на этом диске? Вот прямо на диске? Молох?

— Подожди, не нервничай, может, мы там ничего не сумеем разглядеть. И учти, зрелище не из приятных. Он там с девочкой. С Женей Качаловой.

Человек, запечатлённый скрытой видеокамерой, был отлично сложен. Высокий, широкоплечий, мускулистый. Жилистая крепкая шея, все тело покрыто обильной седой шерстью.

— Смотри, — сказал Дима, — ты была права. Он практически кастрат. Что это, как ты думаешь? Какая-то генетическая болезнь? Или травма?

— На травму не похоже. Да и как ты себе это представляешь? Неудачное обрезание? Или дверью защемили? Нет, это, видимо, врождённая патология, недоразвитие. Такое изредка случается с мальчиками, почему, никто не знает. Но, как правило, при этом бывает нарушен гормональный фон. А Молох выглядит полноценным мужчиной. Возможно, это ХУУ-синдром, то есть наличие одной лишней мужской хромосомы. Больные отличаются высоким ростом, волосатостью, агрессивностью. Хотя они обычно отстают в умственном развитии. Про Молоха этого никак не скажешь. В любом случае, теперь ясно, почему он свихнулся. Дико хочет, но не может. И так всю жизнь.

Голос у Оли вдруг стал какой-то замороженный. Дима ждал, что сейчас она попросит выключить компьютер. Зрелище, правда, было чудовищное. Лицо, замазанное коричневыми и зелёными разводами, узнать всё равно невозможно. Женя, ещё живая, но уже обречённая. Страх и отвращение в её глазах. Руки убийцы на её теле. Странные, низкие скрипучие звуки, которые он издаёт.

— Ладно, зато теперь мы знаем его «особую примету», — сказал Дима.

— Да, но, чтобы найти его по этой примете, надо со всех снимать штаны. — Оля закурила. — Ты можешь остановить вот этот кадр? Так. Теперь попробуй увеличить.

На экране была видна спина и голова Молоха.

— Что именно?

— Голову. Затылок. Хорошо. Немного назад. Все. Стоп.

— Что? Скажи? — Дима смотрел то на неё, то на экран.

Оля молчала минуту, Дима заметил, как дрожат её ресницы и слегка шевелятся губы.

— Не бормочи, скажи, что ты там увидела, Оля?

Она загасила сигарету, встала, отошла к открытому окну, жадно втянула влажный вечерний воздух.

— Нет. Невозможно.

— Что ты сказала?

— Ничего, Димка, ничего. Просто померещилось.

Из-под колёс летели брызги. Дождь заливал ветровое стекло. Вечерний город был опутан дождём, как паутиной. Красные огни отражались в мокром асфальте. Гигантское тело вечной ночи кровоточило. Кровь пенилась под дождём.

Совсем близко промчался мотоциклист в чёрном блестящем шлеме. Мотор без глушителя дико, страшно ревел. Это был знак угрозы, как будто скалилась и рычала свора огромных собак. Боевой клич вечной ночи. Тьма знала, что Странник решился уничтожить одного из её апостолов, женщину-оборотня.

Он остановил машину в параллельном переулке, прямо напротив туннеля-ловушки. Там, внутри, было мокро и мерзко. Но Странника не пугали трудности. Дождь, грязь под ногами, вонь. Разведчик обязан быть терпеливым. Часами ждать в засаде и напасть мгновенно. От этого зависит успех операции. А от успеха операции зависит жизнь Странника.

Переулок был пуст. Никто не заметил, как статный мужчина в лёгкой непромокаемой куртке с капюшоном нырнул в узкий проход между стенами домов.