Рукопись, написанная кровью - Данилова Анна

– Можно покороче? – не выдержала Юля, почему-то решив, что Нина издевается над нею. Быть может, она относилась к ней с презрением, потому что ревновала?

– Да. Я замочила куртку вместе с фотографией. Потом-то, когда я уже отжала куртку, я почувствовала во внутреннем кармане что-то жесткое, достала, развернула и ахнула… И испугалась. Понимаете, я дорожу этим местом, мне здесь хорошо платят и относятся как к человеку несмотря на то, что я русская – Крымов ведь тоже, слава богу, русский! – а что, если он узнает об испорченной фотографии и решит меня уволить? Что я тогда буду делать?

– Он искал эту фотографию?

– Не знаю.

– А где она? Вы что, ее выбросили?

– Нет. Она у меня, кроме нее есть еще и копия, по моей просьбе в мастерской пересняли ее… Что мне делать?

– Давно это было?

– Четыре дня тому назад.

– Эти снимки у вас?

– Да, они у меня с собой, я специально взяла их, потому что знала, что сегодня все вам расскажу… Вы поможете мне? Вы уговорите Крымова простить меня?

Нина протянула конверт, откуда выпало два снимка. Она сразу узнала себя на фотографии. Эти снимки сделал Шубин в самые лучшие времена их совместной работы. Юля была в белом платье, а лицо ее светилось счастьем…

– Это вы? Ведь это вы на этой фотографии?

Но Юля не стала отвечать на этот вопрос.

– Советую вам просто-напросто сунуть фотографии в эту куртку, вот и все, – сказала она довольно сухо, понимая, что Нина разыграла всю эту сцену исключительно для того, чтобы каким-то образом приблизиться к бывшей любовнице своего хозяина, если и вовсе не стать ее подругой. Все оказалось шито белыми нитками и очень не понравилось Юле. И лишь позже, когда она немного успокоилась, ей стало стыдно за свою черствость. «В конце-то концов, что плохого в том, что она хотела стать моей подругой и заручиться поддержкой? Разве я вела бы себя иначе?»

* * *

Вечером, когда она была в квартире одна (аферистка Щукина снова выдумала очередную болезнь и вызвала Крымова к себе, чтобы не дать ему возможность проводить время в обществе Земцовой), Юля открыла секретер, в котором хранились бумаги, и принялась их перелистывать. В основном это были документы на французском языке. Возможно, договоры имущественного характера. Не обнаружив ничего интересного, она решила последовать косвенному совету Нины Сулимы и проверила карманы курток и костюмов. И, к своему удивлению, в одной из курток обнаружила две фотографии. На первой был изображен худощавый мужчина, одетый в военную форму. Он стоял в обнимку с маленьким плотным человечком. Оба молоды, веселы, стоят на перроне какого-то неизвестного Юле вокзала: табличка с надписью на вагоне наполовину расплылась, остальная ее часть скрылась за спинами позирующих. На втором снимке – высокая худая черноволосая женщина, похожая на цыганку. Да, безусловно, женщину она узнала. И удивилась. Но еще большим потрясением для нее оказалось другое открытие, в которое ей не хотелось верить. Она, хоть и с трудом, узнала обоих мужчин, если только ее визуальные способности не перехлестнулись с бурным воображением.

Пожелтевшая фотография с мужчинами на обороте имела надпись полурасплывшимися синими чернилами: «Waterloo, 1985».

Вокзал Ватерлоо в Лондоне? А почему бы и нет?

Она снова и снова всматривалась в лица мужчин, даже, скорее, парней, беззаботных и таких счастливых от сознания, быть может, того, что они встретились или что им предстоит нечто такое, о чем можно только догадываться – совместное ли интересное путешествие вот на этом поезде, отпуск или свидание, – но поверить в то, кого она узнала в этих ребятах, было трудно. Почти невозможно. Выдавать желаемое за действительное – это ли не самое досадное заблуждение?..

Ай да Крымов!

Она решила не возвращать ему фотографии до тех пор, пока не сумеет сделать их копии. А это – дело от силы двух-трех часов. Достаточно выйти из дома и обратиться в первую же фотостудию.

Юля отошла от стола и устало вытянулась на диване. Ей захотелось домой, в С., в свою тихую и уютную квартирку, где к тому же, если верить Миллерше, Наташа Зима побелила потолки. «Как мило».

Нет, не в таком настроении ей нужно было наслаждаться Парижем…

Она взглянула в окно, за которым шумели каштаны, над их кронами проплывали облака. Да, здесь есть все для полного счастья: и теплая, напоенная запахами цветов и листьев весна, и красивый мужчина, предоставивший ей свой кров и свою пусть сомнительную и недолгую, но все же любовь, и даже деньги, которые можно потратить в собственное удовольствие; есть целый мир, зовущийся Парижем, но который для нее сейчас в ее ситуации остается лишь видом из окна, не более…