Лицо в тени - Малышева Анна

И вот там она столкнулась с Андреем.

Встреча была такой неожиданной и нежелательной, что женщина сперва страшно растерялась. Она узнала Андрея, задев его локтем у прилавка и случайно повернув голову, чтобы извиниться. Но не извинилась и сразу же отвернулась. Марина надеялась, что он ее не узнает. Но он узнал.

И сразу же, с места в карьер, спросил о ребенке. Тут же – не отходя от прилавка, не поинтересовавшись, почему у Марины такой странный, болезненый вид, чем она занималась те три года, что они не виделись. Она машинально ответила, что родился сын. Мальчик здоров. Она с трудом нашла в себе силы добавить, что Илья считает своим отцом Василия и ее цель – сделать так, чтобы он так считал и дальше.

Андрей страшно расстроился. Сперва, заговорив с ней, он улыбался, но теперь улыбка погасла. Марина захотела уйти, и он вышел вместе с ней. Про больницу она уже забыла. С неба снова сыпалась какая-то мокрая гадость, у женщины кружилась голова, подкашивались ноги. Андрей настойчиво взял ее за руку, усадил в свою машину. Тогда у него еще была машина. Отвез в какое-то кафе.

Она все время порывалась уйти, но Андрей ее не отпускал. Женщина даже не могла потом вспомнить, о чем они говорили. Андрей, кажется, жаловался на свою незадавшуюся семейную жизнь, но подробностей она не помнила. Просил ее рассказать о себе, о сыне. Что она ему отвечала – тоже толком не понимала. У нее поднималась температура, ломило грудь и ей все было безразлично. Даже то, что в больницу сегодня она уже не попадет и что дома ее ждет встревоженная мать и двухлетний ребенок.

Наконец мужчина заметил ее болезненное состояние и предложил уйти из кафе. Андрей усадил ее в машину и повез куда-то. Она поздно поняла, что везет он ее к себе домой. Только когда вокруг замелькали знакомые дома, она попыталась возразить. Андрей сказал, что хочет с ней поговорить о чем-то важном, в кафе о таком не скажешь. И что они не могут разбежаться вот так – без объяснений, как полузнакомые люди, почти как враги. Он даже добавил, что когда-то повел себя подло и сам это понимает. Но разве он мог тогда знать, что она не будет избавляться от ребенка?

Даже эти дикие слова не произвели на нее тогда никакого впечатления. Марина была как в тумане и даже перестала кашлять. Грудь, ноги, голова – все наполнилось горячим, звенящим, почти приятным жаром. Андрей между тем сказал, что вообще-то он живет в другом месте, на квартире у жены, но везет Марину сюда, потому что родителей как раз нет дома. Они уехали в гости.

– Вот это я помню очень хорошо, – призналась теперь Марина. – Потому что это было сказано совсем как прежде.

Когда они добрались до квартиры, Марине стало так дурно, что ей, едва сняв пальто, пришлось сперва присесть, потом прилечь на широкую супружескую кровать родителей Андрея. Она никогда не думала, что еще раз вернется в эту квартиру, увидит знакомые стены, старые обои, услышит тиканье стенных часов – удивительно родное, хотя она бывала тут не так уж часто…

До Андрея дошло наконец, что его спутница больна всерьез, и он сразу захлопотал. Предложил водки, чаю с медом, какие-то таблетки. Марина равнодушно позволила запихнуть в нее все предложенные яства, после чего слабым голосом спросила, когда вернутся его родители? Ей так плохо, что она должна немножко полежать. Но не хотелось бы, чтобы они снова ее застали… Вряд ли они обрадуются!

– Ты можешь не беспокоиться, – радостно ответил Андрей. – Они будут поздно, к десяти.

Он расстелил постель, помог Марине раздеться, лечь. Она слабо просила его отвернуться, оставить ее в покое, но тут он стал так настойчив… Мужчина заговорил о том, что она не должна его стесняться, не может его оттолкнуть, потому что это глупо, по-детски, и если кто имеет право на нее смотреть, так это именно он.

– Если бы я была здорова и голова так не кружилась – я бы врезала ему, – сказала Марина сестре. – Не смотри на меня так. Я сама знаю, что я тряпка. Я сама себя ненавижу иногда… Но я ничего ему не ответила. И даже хуже! Я поняла, что соскучилась по нему. Ведь Васька…

Она опустила голову, и Алина испугалась, что сестра снова заплачет, забьется в истерике. Но та всего-навсего отпила еще немного коньяка из горлышка.

– Васька не делал ничего, чтобы я его полюбила, – сдавленно выговорила она. – Только приставал ко мне со своей идиотской ревностью, мучил, даже бил… Он даже поговорить толком со мной не хотел, я никогда не слышала от него ласковых слов. А если и говорил, то как будто с собакой… Мне всегда казалось, что эта доброта – просто подачка и что он мне отомстит за то, что был ласков со мной две минуты. Понимаешь? Потому что ему было стыдно, что он со мной связался… А не связаться не мог. И развязаться тоже уже не мог. Любит он меня, понимаешь?