Печальный демон Голливуда - Литвиновы Анна и Сергей

Единственная ниточка – в девяносто первом, когда мать сбежала, она не знала ни одного из иностранных языков. Из школьного «дойча» помнила лишь «хальт» да «битте». Поэтому, предположила Настя, совсем без языка Пушкина и Чехова она не сможет. Ей будет нужна русскоязычная среда. Настя даже позже, когда в стране появилась Ирина, просмотрела профайлы социальных сетей. Искала проживающих за границей женщин подходящего возраста. Однако титаническая работа не принесла никакого результата. Ей не попалось ни одной дамы, похожей на мать, – ни под каким именем или ником. То ли игнорировала Ирина Егоровна социальные сети, то ли зарегистрировалась под псевдонимом и фотографию свою не разместила…

В итоге Капитонова-младшая даже не знала: жива ли мать, нет ли? Но почему-то в глубине души была уверена, что та жива. И почему-то не сомневалась, что рано или поздно бабушка Николеньки даст о себе знать.

И вот – случилось.

Вот теперь ей точно конец. Главное ведь даже не самочувствие. И не объективное состояние, которое Аркадий Семенович зафиксирует при помощи своих мудреных приборов. Главное – настрой. В прошлый раз, много лет назад, когда ей объявили приговор, Ирина почувствовала ярость, она готова была бороться и ничего и никого не щадить в этой борьбе: ни себя, ни денег, ни родных, ни самолюбия. А теперь, узнав от Курта о прогнозе, она ощущала лишь беспредельную усталость. И даже облегчение. Ну что ж, значит, пора, думала она. Надо собираться в дорогу. Пожила я славно. Много любила, много наслаждалась. Но и страдала. И плела интриги. И – побеждала.

И сейчас она воспринимала собственную жизнь – в прошедшем времени. Как будто бы все уже миновало. Ирина где-то читала: йоги полагают, что смерть не приходит к человеку в одночасье. Он в свое время готовился к рождению – в течение девяти месяцев в утробе матери. И ему надо приготовиться к смерти. Вот и Ирина Капитонова поняла, что вступила на дорогу, ведущую к кончине. Ей надо распрощаться со всем, что ей дорого на земле.

И еще – узнать одну жгучую тайну.

Последнюю тайну, что не давала ей покоя.

История началась пару месяцев назад. Тогда она отправилась отдыхать на Острова.

Их отношения с Эженом в ту пору переживали очередной кризис. Еще бы: ведь Сологуб на четырнадцать лет моложе Ирины. И если ее опыт, фантазия и ум возбуждали его, когда он был подростком, а она – юной дамой, провоцировали, когда ей стало под сорок, а он оставался молодым человеком, вдохновляли, когда он достиг зрелости, а ее тело стало чуть увядать… Но теперь Эжену справили пятидесятилетний юбилей. А Ира вышла из «цветущего возраста» (склонные к комплиментарности западные врачи именно этим термином именуют время от «полтинника» до шестидесяти) и стала самой настоящей бабушкой. Бабулей. А как иначе, если ее далекому, оставшемуся в Москве внуку Николеньке уже за двадцать и он запросто может сделать ее (или уже сделал!) прабабкой!

Вот ведь как. Когда она была девочкой, думала, что романтические отношения и постельные эскапады кончаются к тридцати. Став девушкой и вкусив запретного плода, она мысленно отодвинула рамки конца к сорока. В тридцать – о, какое далекое и счастливое было время! – ей стало казаться, что можно протянуть и до пятидесяти. И вот теперь оказалось: даже пенсионный возраст – время, открытое для любви. Боже мой, да она только вошла во вкус! Чувства стали такими глубокими, нежными. Она ощущала себя молодой. Ей хотелось быть ветреной, пленять, сводить с ума, соблазнять! И порой даже казалось странным, что незнакомые мужчины смотрят сквозь нее, не замечая или отводя глаза. Но когда Ирина подходила к зеркалу, она с горечью понимала почему. Она – старуха.

А у Эжена начался жизненный период, точно описанный русской поговоркой «Седина в бороду – бес в ребро». Он и раньше-то разборчивостью не отличался. На пятидесятилетнем рубеже его стали возбуждать только молодые девчонки – причем чем моложе, тем лучше. К огромному сожалению, и он – стройный, опытный, чувственный – имел успех у неразборчивых девиц.

И последовали долгие вечера одиночества. Выпивка. Дикий страх, что однажды он уйдет совсем. Ужас этой мысли заглушал только алкоголь.

К тому же у них с Эженом не было собственных детей. Она перебралась на Запад слишком поздно. В девяносто первом, однако, они еще могли бы попытаться – ей тогда лишь минуло сорок пять. Но ЭКО, эта палочка-выручалочка для бездетных, делало тогда только первые шаги. А она, Ирина, – делала первые шаги в новой жизни. Требовалось учить язык, обустраиваться, выбиваться в люди. И свое время для новых детей Ира упустила.

У нее оставалась в Москве дочь Настя и любимый внучок Ник. Она часто вспоминала о них. Едва ли не ежедневно. И даже – ежечасно. Ирина Егоровна никогда не думала, что тоска по ним будет столь глубокой. А повидаться – или хотя бы поговорить по телефону, черкнуть письмецо – нельзя. О том, что происходит с ними в далекой России, она не знала. Эжен категорически запрещал ей любые контакты с родными. Это было частью их сделки. Ведь она жила за границей под чужим именем, с чужой биографией. Любая попытка оглянуться на свое прежнее бытие означала провал.

Однажды Ирина решила сделать Эжену подарок: поездку на Острова. Ей мечталось: там, под жарким солнцем, в пятизвездной лачуге, крытой пальмовыми листьями, в их отношения вернется былая чувственность и романтичность.

Однако стало только хуже. Сологуб вроде бы честно собирался на отдых, даже купил себе комплект дайвера: маску-ласты-трубку и костюм. Но за день до вылета огорошил Ирину вестью: я поехать не могу, форс-мажор, дела не отпускают, извини. И она впервые в отношениях с ним дошла до настоящего боестолкновения: запустила в мужа тяжелым стаканом с виски. Эжен увернулся, бокал врезался в стену, рассыпался на мелкие осколки; муж только похохатывал.

Ирина Егоровна ушла рыдать в свою комнату, а через час, умывшись, с сухими и злыми глазами, объявила супругу свое решение: она едет на Острова одна и будет там весело проводить время. «Пожалуйста, мамочка, пожалуйста», – ухмыльнулся Эжен. В подтексте слышалось: «Да кому ты там нужна!»

Однако поездка на тропический курорт даже в одиночку оказалась, к приятному удивлению Ирины, хороша. Местный массажист, двадцати двух лет от роду, своим усердным трудом над ее телом помог забыть ей о вялых ночных объятиях Эжена. А для души она познакомилась с немолодой парой. Они то ли доживали свой собственный «цветущий возраст», то ли уже покинули его. Он – длинный, тощий, нескладный австралиец с детски-наивными глазами, копия Гурвинека. И его мадам – похожа на лошадь и рыжая, с веснушками. «Гурвинек» был невероятно любознательным, записался на все экскурсии, всегда держался близ гида и засыпал его массой вопросов – порой ставивших того в тупик. Австралиец звался Куртом и носил немецкое имя неспроста. Его родители были выходцами из Германии, перебравшимися на пятый континент после войны. Жена именовалась Мардж, она была коренной австралийкой уже в четвертом поколении.

По легенде Ирина носила имя Людмила Савельева и была родом из Советского Союза – а как иначе она могла оправдать полное незнание (поначалу) всех языков, кроме русского, и нашенский акцент. Она, по документам, бежала в девяносто первом от ужасов перестройки и нехваток всего по израильской визе. А в Вене, на первой же остановке по пути на Землю обетованную, встретилась с американцем – бизнесменом Расселом (то есть Эженом), который сразу предложил беженке руку и сердце.

Познакомилась она с Куртом и Мардж на первой же экскурсии. Узнав, что Льюда (то есть Ирина) родом из России, Курт засыпал ее десятком вопросов: где она училась, пострадала ли от репрессий КГБ, какова погода в Москве (особенно в сравнении с тропическими островами) и прочее. «Гурвинек», набросившись на нее, даже забыл на время об экскурсиях и о быте рыбацкой деревушки. Мардж только снисходительно улыбалась, поглядывая на увлеченного супруга.

Знакомство продолжили вечером в баре. Мардж, как оказалось, имеет ирландские корни, поэтому налегала на виски. «Гурвинек», напротив, захмелел от единственной порции белого сухого и принялся обрушивать на Ирину-Льюду бездны своей бессистемной эрудиции. Вечер кончился тем, что им вдвоем пришлось буквально на себе волочь Мардж в бунгало. А Ирина и Курт в тот вечер еще долго бродили с фонариком по песчаному берегу, и он целомудренно открывал ей тайны ночной жизни острова. Настоящий «Клуб путешественников» и «Мир животных» в одном лице, усмехалась про себя она. А «Гурвинек» все показывал ей в свете карманного фонаря: вот мурены прячутся в норах в подводной части пирса. Вот на мелководье налетает стремительной тенью акула, а после своего броска столь же молниеносно исчезает в серой толще океана. А вот рачки в скорлупе маршируют вслед за приливом на берег, оставляя следы, похожие на велосипедные дорожки. А здесь – зарываются в песок, и весь мокрый берег усеян норами, похожими на кротовые. «Вы представляете, Льюда, – восторженно и патетически восклицал далеко не юный натуралист, – некогда сама Жизнь выползла из Океана на сушу, а потом забыла вернуться обратно. И от нее происходим все мы!»