Печальный демон Голливуда - Литвиновы Анна и Сергей

В таком огорошенном и радостном состоянии Ирина Егоровна отправилась, наконец, в больницу к своему внуку.

Именно туда в тот момент стягивались не только по воле злого рока, но и по желанию злого человека все главные персонажи нашей истории.

Кому я платила аккуратно и щедро, так это московским частным сыщикам. И потому они готовы были выполнить любой мой каприз. На сей раз капризом оказался звонок по телефону. Первый – на номер Настьки.

Я сидела у детектива в машине и слышала от и до весь разговор. А стоял его автомобиль совсем рядом с местонахождением абонента – во дворе дома Капитоновой на «Тульской».

– Анастасия Эдуардовна? – играя легкое волнение, молвил детектив. – Это Юрий Карлович Денисов, дежурный врач, отделение травматологии, *** горбольница. – Я постаралась, чтобы достоверность соблюдалась во всем, и мой сыщик назвал фамилию реально практикующего в той травматологии врача. А детектив продолжал: – Необходимо, чтобы вы срочно приехали. Что случилось?.. Челышев-младший – ваш сын? У него началась обильная кровопотеря. Необходимо срочное переливание, вы свою группу крови помните?.. Прекрасно, я так и думал, у него тоже. И попросите приехать сдать кровь ваших родственников, друзей – не важно с какой группой, чтобы пополнить наши запасы, хорошо? Кровопотеря, повторяю, обильная, и заменителя потребуется много.

Я мысленно зааплодировала своему партнеру: говорил он чрезвычайно убедительно. И моя врагиня купилась. Ровно через четыре минуты – по часам – она выскочила из подъезда. Когда опасность грозит ребенку, любая мать теряет способность рассуждать логически и готова ради того, чтобы спасти свою кровинушку, на все. Это я знала по себе.

Попутно Капитонова говорила по телефону. Я мечтала, чтобы ее абонентом оказался Эжен, ставший в последнее время наперсником Насти. Было бы замечательно, чтобы она упросила и Сологуба тоже немедленно прибыть в больницу.

Настька выскочила на проезжую часть и отчаянно замахала рукой, призывая такси. Остановился первый же частник. Я с детективом двинулась следом. Его я, разумеется, не посвящала в свои планы. Следить, рулить и быть на подхвате – этим его функции и ограничивались.

Главный поступок я должна была свершить самостоятельно. Одна. И страха у меня не было. С тех пор, как я похоронила своего мальчика, я уже больше ничего не боюсь.

У меня есть пистолет (его достал для меня мой воздыхатель с военных складов). Есть и глушитель к нему. Будем надеяться, выстрелов персонал больницы не услышит. Сразу из клиники я помчусь в аэропорт, и… «Прощай, немытая Россия!»

– Объект А вышел из дома, сел в частную машину – синяя «Нексия», госномер семь-пять-четыре, сто семьдесят седьмой регион.

Мы доехали до больницы за полчаса. Не опоздали. Я видела, как расплачивается с водилой Настька и поспешает к больничным воротам.

Я отпустила своего детектива. Дальнейшее будет моим и только моим личным делом. Моею собственной вендеттой.

Неподалеку, у больничной ограды, я увидела припаркованный «мерс» Эженчика. Значит, Капитонова, как я и загадывала, действительно успела позвонить Сологубу, и тот не отказал, тоже примчался в госпиталь. Это упрощало, но одновременно отчасти и усложняло дело. Можно было накрыть всю семейку разом. Однако, с другой стороны, Эжен – настоящий противник, не чета прикованным к постели Арсению и Николаю Челышевым и той же Капитоновой. Кадровый разведчик (в чем я уже не сомневалась) лучше гражданских сможет постоять за себя. Мне надо быть предельно аккуратной.

Я дала охраннику в больнице сто рублей и прошла в корпус в шубе. Хорошенькой я бы была убийцей: после «мокрого» дела стоять с номерком в гардеробе. Страж пропустил меня даже с удовольствием. Замечательно, что здесь, в России, теперь покупается и продается все. Даже по мелочи. Раздолье для тех, кто выбрал Дьявола. Даже не хочется уезжать.

Я пробежала по пустынному коридору травматологии и ворвалась в палату. Замечательно!

Они все, Челышевы – Капитоновы, оказались в сборе.

Арсений и Николай, оба бледные, лежат каждый на своей кровати в исподнем.

Эжен и Ирина Егоровна сидят на стульях в проходе. И бабка – ах, какая идиллия! – чистит своему внучку апельсин. Челышев-старший усиленно не замечает тещу, а в ногах его кровати стоит взбудораженная Настя.

– Привет, мои хорошие, – сказала я, улыбаясь. – Ну как, заждались меня? – Я достала из сумочки пистолет с глушителем.

А они, все пятеро, словно оцепенев, все смотрели и смотрели на меня. И не могли вымолвить ни слова.

Даже неинтересно. Никто не кричал, не молил о пощаде.

– Ну как, Настька, – сказала я, наводя оружие на нее, – умирать легко?

У меня был план: первым пристрелить ее сына. Пусть родители хоть недолго, но все ж таки помучаются, глядя на его агонию. Следующим станет Сенька. Ну а последней падет Анастасия. Но теперь из-за повысившегося, ха-ха, кворума я решила, что сначала пулю получит самый опасный – Эжен.

Я направила пистолет на него. Все смотрели на меня как завороженные. Никто даже не сделал попытки защитить себя. Неужели можно настолько остолбенеть в смертельный момент, что даже инстинкт самосохранения отказывает?

Я нажала на курок. Сухой щелчок. Осечка. Еще один выстрел. И снова вхолостую. Я опять попыталась выстрелить, и только тут до меня дошло… А в этот момент сзади уже налетели, повалили на пол, завернули руки за спину… Я видела только потертый линолеум и, черт бы побрал все и всех на свете, утку под кроватью на пыльном полу. И я… Я чувствовала одну только боль – в спине, в плечах, руках…

Потом меня подняли, и я увидела вокруг людей в касках и бронежилетах, с короткими автоматами в руках. А все эти пятеро, капитоновско-челышевская семейка, смотрят на меня – и в глазах их светится торжество.

У-у-у, ненавижу!

Я произнесла, прошипела последнюю фразу вслух.

– Что, больно? – понял по-своему мой гнев Эжен. Голос его звучал издевательски-участливо. И столь же участливо добавил: – А теперь тебе будет больно всегда.

Я рванулась к нему, однако бойцы СОБРа держали меня крепко.

Ох, сынок мой, сынок. Мальчик мой – бедный, искалеченный!..

Я не могу думать ни о чем долее минуты, чтобы не вспомнить о нем. Сейчас мне кажется, что те дни, когда мы с ним были вдвоем и для него существовала только я, – самые счастливые в моей жизни. Впрочем, он и впоследствии оказался ни одной живой душе в мире не нужен, кроме меня. Ни друзья, ни девушки не могли отобрать его у мамы. И потому я, наверное, самая счастливая мать. Наша с ним любовь ничем не омрачалась.

Однако человек не ценит, а зачастую даже сам не осознает, когда он счастлив. И я только гораздо позже поняла, что самой счастливой я, оказывается, была именно в те дни, когда вернулась из роддома с моим мальчуганом. Когда я бесконечно горевала по Павлу Юрьевичу, ненавидела Челышева и семейку Капитоновых, жаловалась матери, что мне трудно не спать, выкармливать, стирать, купать и гладить, – и когда я еще не знала о болезни моего сыночка, находилась в блаженном неведении – именно тогда, понимаю теперь, я была по-настоящему счастлива. Ведь только утеряв блаженство, осознаешь, как же тебе ранее было хорошо.

Двадцать пятого декабря девяносто первого года похоронили моего супруга. Потом оказалось: то был не только его, Павла Юрьевича Шершеневича, последний день на земле. В тот вечер похоронили и великую страну, где все мы жили. И как я узнала позже – это обстоятельство легло еще одним кирпичиком в мою всепоглощающую Ненависть! – именно в тот день, словно специально… Нет, умом я понимаю, что, разумеется, не нарочно они именно в тот день… Дата была назначена заранее… А они, возможно, даже не знали, что случилось. Что мой муж умер, покончил с собой. (А могли! Должны были! Не в лесу ведь жили! Могли бы узнать и хотя бы перенести свое бракосочетание! Проявить уважение к покойному!) Однако нет. Арсений с Капитоновой поженились ровно в тот день, когда могильщики опускали моего супруга в мерзлую землю на Даниловском кладбище. И когда мы с мамой устраивали дома в Черемушках наспех собранную тризну по Павлу Юрьевичу – в то же самое время в роскошных залах «Славянского базара» Арсений танцевал брачный танец со своей Настей. Его даже не смутило то обстоятельство, что в каком-то смысле «СлавБаз» был нашим с ним рестораном. И его, мерзавца, не интересовало, что где-то на Земле дышит маленький комочек – его, Арсения, повторение. Его плоть и кровь.

Но в те суровые годы я еще не созрела до мести. Мне надо было бороться за жизнь. За свою – и, главное, своего сыночка.

Четыре тысячи рублей, что оставил Шершеневич, я даже в доллары (по стремительно растущему курсу) перевести не успела. Они очень скоро превратились в труху. В сор обернулись мои декретные. Гайдаровские реформы молотили россиян наотмашь.