Сто солнц в капле света - Андреева Наталья

– Да, я люблю жить! Очень люблю! – Это уже вызов. И голову Шурочка вскинула гордо, и голос зазвенел. Она никогда не выйдет замуж, и ей все равно, что подумает молодой сосед о невоспитанности сестер Иванцовых. – И хочу жить! И буду! Буду так, как я хочу!

– Вы счастливы, конечно? – жадно поинтересовался он. – Впрочем, видно, что вы счастливы.

– Мари, что же ты замерла? Разливай чай! Угощайтесь, мсье Лежечев. Или вы стесняетесь? Расскажите нам о столице, о последних новостях. Мы ведь безвылазно живем здесь, в глуши…

Евдокия Павловна так выразительно посмотрела на младшую дочь, что Шурочке захотелось тут же поставить на стол чашку и выйти вон. Выручил Лежечев, заговорив о столице. Великосветские приемы, балы, кто на ком женился, а кто помолвлен и готовится к свадьбе. Вспоминали общих знакомых, искали родство. Все, как полагается. И как принято. Разговор вошел в привычную колею. Она погрустнела. Вот сейчас папенька между делом скажет, что Долли замечательно поет, и начнется! Принято считать, что у Долли есть голос, но Шурочка такого голоса не понимала. Жеманство и мышиный писк, вот что такое голос Долли. Позор какой! Что же они так стараются? Ему ведь это безразлично! Это же видно по его лицу! Неужели они этого не замечают?

За чаем, впрочем, сидели недолго. И о пении лишь упомянули, но оставили это удовольствие на потом. Пусть, мол, это будет для гостя сюрпризом. Слава богу! Шурочка больше не вмешивалась в разговор, скучала и ждала, когда же наконец ей дозволят уйти. Лежечев то и дело посматривал на нее, беседуя с кем-нибудь из девиц, и это ее раздражало. Ну что ему надо? Что он так смотрит? Жюли выглядела бледно на фоне других сестер, и Шурочке ее стало жаль. Любимой сестре не шло белое, она успела сильно загореть и была теперь похожа на обгоревшую головешку. «Муха, попавшая в молоко», – невольно вздохнула Шурочка. И кто только придумал для Жюли это платье?

Наконец-то все вышли в сад.

«Он больше не приедет, – думала Шурочка и ничуть об этом не сожалела. – Что ему здесь делать? Маменька расстроится, сестры тоже. Ну и пусть! Папенька будет злиться, так ему и надо! Что же ему такого сказать, Владимиру Лежечеву, чтобы он уж точно больше не приезжал?»

– Господин Лежечев?

– Да? – Он так живо повернулся к ней, что Шурочка испугалась. Право не стоит так выпрыгивать из своего скучного лица.

– Вы были за границей?

– Evidemment… – начал было он. «Конечно…» Конечно, был! Какую глупость она спросила!

– Я плохо говорю по-французски, – остановила его Шурочка. – И еще хуже понимаю, когда говорят.

– И вы не боитесь в этом признаться? – удивил– ся он.

– Нет! А вот вы, похоже, боитесь не нанести соседям положенного визита и прослыть невежей? Гордецом и человеком невоспитанным? А разве выбор среди стольких невест менее опасен? Этого вы не боитесь? Кто-нибудь из нас да обидится, – лукаво сказала она.

– Александра Васильевна…

– Я не привыкла к отчеству. И я еще не старуха. Или старуха? Как вы думаете, я уже старая? Мне ведь уже семнадцать! Да, я старуха!

Он рассмеялся впервые за все время своего визита:

– Кто же тогда, по-вашему, я? Глубокий старик? Ведь мне уже двадцать семь.

– Да, это ужасно! – с чувством сказала она. – Ах, вы смеетесь? Слава богу! Я сумела вас рассмешить!

– А вы этого хотели?

– Нет, не знаю. Не хотела. Или хотела? Здесь все расстроятся, если вы больше не приедете. Поверьте, ваш визит для нас событие значительное. Мы ведь здесь откровенно скучаем.

– Можно мне называть вас просто Александрин?

– Как угодно. – Ей с трудом давался этот светский разговор. Хотелось рассмеяться, дернуть его за нос, растормошить.

– Александрин, я буду признателен, если вы будете называть меня не по имени-отчеству, а просто Вольдемаром.

– Так вы еще приедете, Вольдемар?

– Завтра, если хотите.

– Я хочу?

– Да, вы. Именно вы.

– Что ж, может быть, и хочу. А может быть, и нет. Нет, не хочу! А вы расскажете мне о том, как живут за границей? – жадно спросила она. – О тамошних людях, о городах? О, как я этого хочу! Очень хочу!

– Почему не сейчас?

– Если сейчас, то меня сестрицы съедят, – не выдержала до конца светский тон беседы Шурочка. – Право, и маменька злится. Я убегаю. Извините. Я больше не могу с вами разговаривать. Мне этого нельзя. Прощайте.

И она, заинтриговав его, убежала. Кокетка, искушенная в игре любовной, не смогла бы сделать больше. Но Шурочка была настоящая женщина, она и не задумывалась над тем, что делает и как это выглядит со стороны. И это произвело на него впечатление.