Имбирное облако - Брикер Мария

Однажды, убираясь в комнате дочери, Ольга случайно наткнулась на небольшую тетрадку. Это оказался личный дневник Полины, внутренний мир дочери, куда вход для нее был строго-настрого закрыт. Искушение ближе познакомиться с жизнью Полины было слишком велико. Понимая, что поступает неправильно и некрасиво, Ольга все равно при каждом удобном случае изучала исписанные аккуратным детским почерком странички.

Одиночество… Эта тема сквозила между строк в дневнике. Полина страдала, но общение с одноклассниками девочке было неинтересно. Ее не занимали детские проблемы, бесило до одури шушуканье на переменках о глупости учителей; пустая болтовня о модных тряпках. Полина не могла понять, что интересного в подсовывании пошлых записочек в карман понравившегося прыщавого юнца, а разговоры о любви на уровне «кто с кем переспал» вызывали у нее приступ дурноты. Ее раздражали толпа, грязные ногти, нечищеные ботинки и пошлые анекдоты про секс. Школу она ненавидела и мечтала поскорее выбраться из этого кошмара, где учителя – старые девы – старались подавить в ней индивидуальность, а воспитательный процесс сводился к уничтожению личности.

Спасение от одиночества девочка находила в книгах. Полина обожала читать. Зачитывалась Цвейгом, Лондоном, Мопассаном и Куприным. В своем мире Полина пребывала постоянно, только с книгой в руках она была счастлива.

В дневниках ни одного слова не было сказано о матери – для Полины Ольги Загорской просто не существовало.

В четырнадцать лет Полина неожиданно перестала вести дневник, как-то изменилась. Стала дружелюбнее и веселее. Загорская, радуясь переменам в характере дочери, от счастья летала в облаках. Единственное, что огорчало Ольгу, – это поздние возвращения девочки домой. Но она не сильно волновалась, посчитав, что Полина наконец-то завела себе друзей. Однако через месяц Ольга Петровна вновь обеспокоилась: никаких звонков от подруг или мальчиков не раздавалось, телефон молчал по-прежнему. Решив узнать, где дочь пропадает, Загорская проследила за девочкой и выяснила, что Полина ежедневно навещает некоего Яковлева Валерия Аркадьевича, который мало того что проживал один, так еще был вдвое старше девочки. Загорская пришла в ужас, ей и самой всегда нравились те, кто постарше, но чтобы дочь пошла по ее стопам – такого она допустить не могла. На следующий день Ольга Петровна написала заявление в милицию и потащила дочь к гинекологу.

Это стало ее последней ошибкой – хрупкая ниточка взаимоотношений между матерью и дочерью, с таким трудом завоеванных Ольгой, порвалась в один миг.

Полина совершенно отбилась от рук, перестала слушаться, грубила. А как только окончила школу, поступила в институт и вовсе исчезла, написав предварительно записку, что ушла насовсем. Загорская не стала искать Полину. Измученная постоянными скандалами, она потеряла надежду вернуть дочь и вновь, как много лет назад, вычеркнула девочку из своей жизни, постаралась забыть о ней. Но где-то там, глубоко внутри души, осталось пустое место, которое Ольга Петровна Загорская так и не смогла ничем заполнить, и каждый раз, помимо воли, при упоминании о дочери сердце ее болезненно сжималось, и становилось нечем дышать.

В комнате было уже темно, когда Загорская окончила свою исповедь. Сергей не видел лица женщины, но чувствовал, как по ее щекам катятся слезы отчаяния, горькие в своей безысходности, не приносящие облегчения. Выслушав Ольгу Петровну до конца, Быстров изменил свое отношение к ней. Он понял, что за маской холодной расчетливой стервы скрывается несчастная одинокая женщина с чудовищно переломанной судьбой. Сергею было жаль Загорскую. Лишенная в детстве материнской любви и ласки, она так и не сумела стать хорошей матерью для своего ребенка – не с кого было брать пример. Дети часто повторяют ошибки родителей, Ольга Загорская не стала счастливым исключением.

– Теперь вы понимаете, Сергей Федорович, что я ничем не могу вам помочь? Я сделала все, что могла, и у меня больше нет сил. Нет, понимаете?

– Понимаю. И все же, Ольга Петровна, позвольте, я задам вам несколько вопросов? – мягко спросил Сергей. Она шевельнулась в кресле, шумно вздохнула, подобралась. – Из вашего рассказа о Полине я понял, что девочка была достаточно жестоким ребенком.

– Нет, вы неправильно все поняли. Вы не поняли ничего, – Загорская усмехнулась и налила себе еще коньяку. – Полина была жестока только по отношению ко мне. Да, она была странной. Да, непохожей на других детей. Дикой, нелюдимой, но никак не жестокой. Она любила животных! Вечно подбирала на улице бездомных собак и кошек. Я не запрещала. Антисанитария, но я не запрещала! Психиатр сказал, что это хорошо для девочки. А я все делала, чтобы ей было хорошо. Полина не была злой. Она только меня ненавидела. Она решила, что я виновата в смерти Клавдии, что из-за меня все это случилось, и не простила. А ее любовь к книгам… Сколько раз я, заглянув к ней в комнату, заставала дочь плачущей над какой-нибудь книжкой. Книги любила, животных любила, а меня – нет. И этого учителя убогого любила! За что? Чем я хуже? Чем я хуже дворовых кошек и блохастых собак?

Загорская схватила бутылку коньяка, сделала большой глоток из горлышка, закашлялась. Кажется, она уже порядком опьянела, пора было сворачивать разговор.

– Последний вопрос, Ольга Петровна, – сказал Сергей. – Что сказал гинеколог после осмотра Полины?

– Что моя дочь – девственница! – выпалила Ольга Петровна и расхохоталась.

От Загорской Сергей вышел усталый и эмоционально опустошенный. Домой идти не хотелось, хотелось выпить… Чтобы, так сказать, вновь наполниться. Ноги сами принесли его в любимое питейное заведение. Сегодня здесь было немноголюдно. На столиках, за которыми сидели редкие посетители, плакали и дарили мягкий свет свечи, похожие на крохотные керосиновые лампы. Из динамиков лились проникновенные песни Сезарии Эворы. В общем, атмосфера располагала.

Сергей устроился за столиком у окна, заказал кружку разливного «Невского» и жареные куриные крылышки на закуску и только сейчас заметил, что волосы у него мокрые. На улице шел дождь, а он этого даже не заметил, пока шагал от метро. Сергей Федорович пошевелил пальцами ног: в ботинках тоже было подозрительно мокро, однозначно, по пути своего следования он промерил все лужи. Сережа, ты мудак, похвалил он сам себя и снова отключился от действительности.

«Да, она была странной. Да, непохожей на других детей, – прокручивал он в голове подробности рассказа Загорской о дочери. – Странной и непохожей на других… Непохожей…» А ведь он сразу это понял, как только увидел девушку. В первое же мгновение. Может быть, чуть позже, когда подхватил ее, легкую и беззащитную, на руки и почувствовал влажное тепло ее кожи? Или же в тот миг, когда утонул в ее изумрудных глазах – но понял, что Полина не похожа ни на одну женщину, которую он до этого знал. Загорская не открыла для него истины, но помогла лучше понять девушку.

Школа… Полина не ладила с одноклассниками, потому что никто не мог разделить с ней ее проблемы, не нашла она себе подобных. Проблемы-то были совсем не детские. И Полина отошла в сторону, ушла в свой мир, выплескивая наболевшее в личных дневниках. Здесь как раз ничего необычного в поведении девочки нет – все логично.

И тут появляется Он – человек намного старше Полины, и девочка при первом удобном случае бежит к мужику, околачивается у него целыми днями и вечерами, меняется в лучшую сторону, расцветает на глазах. А он, значит, ее не гонит и с радостью принимает. Что может связывать взрослого мужика и девочку? Девственность – еще не доказательство того, что отношения были безобидными. Вот сука, что он там с ней делал? На месте Загорской он бы вообще ноги пообломал этому уроду! От негативных эмоций у Быстрова аж в глазах потемнело. Как-то уж слишком он… эмоционально все… Нехорошо!

Официант поставил перед Быстровым кружку, Сергей тут же в нее вцепился, хлебнул пива и с грохотом поставил ее обратно на стол.

Полегчало, отметил он, прислушиваясь к себе.

Связь Полины Кравцовой с Валерием Яковлевым продолжается до сих пор. Что за связь? Что же там было в далеком прошлом? Чем Валерий Яковлев так зацепил девочку, что она окончательно поссорилась с матерью, когда та вмешалась в эти отношения? Предположим, что много лет назад этот гоблин пытался совратить ребенка. Ему это почти удалось, но главного он не успел – Загорская испугала его заявлением в милицию. Яковлев затаился, а после и вовсе умотал в Штаты. Теперь же вернулся, чтобы получить то, о чем мечтал все эти годы. Мразь такая! Извращенец! Сергей клацнул зубами и впился в хрустящее крылышко несчастной жареной курицы, потом ухватился за следующее. Через пять минут на тарелке лежали только косточки.

«Что это со мной? – озадаченно размышлял он, забивая «пяточкой» в трубку табак. – Неужели я ревную? Совсем обалдел! Ревную непонятно кого к женщине, о которой почти ничего не знаю. К женщине, которая мне не принадлежит и не будет принадлежать никогда. К женщине, которая так искромсала своего обидчика, что ни один здравомыслящий мужик, зная об этом, к ней и за километр не подойдет. Сережа, ты мудак, – вновь вынес себе вердикт Быстров. – Запал на чудесную такую во всех отношениях девушку, которой раз плюнуть, как отрезать обидчику член! Да… судя по рассказам матери – обиды Полина не прощает». В штанах вдруг стало как-то холодно и неловко. Быстров поерзал на стуле, сделал два глубоких вдоха и закурил трубку.