Клятва вечной любви - Володарская Ольга

Мотоцикл подбросило на кочке и повело в сторону. Стас еле удержал «Ямаху», но все же смог избежать падения. Выровняв своего железного коня, нажал на тормоз. Все, пора остановиться и отдышаться, а то и шею свернуть недолго. Он однажды уже чуть не погиб, когда вот так же гнал по ночному шоссе… Тогда его мать лежала в гробу, и до ее похорон оставались считаные часы. Стас был не в силах находиться в доме (особенно потому, что там отец запоздало убивался над телом жены), выбежал во двор, прыгнул на мотоцикл и помчался куда глаза глядят. Он гнал так, что покрышки визжали, и на одном крутом повороте мотоцикл завалился набок, полетел в кювет. Чувствуя адскую боль в придавленной «Ямахой» ноге и видя перед собой только приближающийся ствол гигантской сосны, Стас подумал: «Все, конец», – и почувствовал разочарование. То есть ничего такого, о чем пишут и говорят: будто вся жизнь пролетает перед глазами. Он ощущал только сожаление о том, что жизнь так быстро подошла к концу…

Но тогда все для Стаса кончилось благополучно. Он даже не пострадал серьезно. Только ногу сломал и на похоронах матери был в гипсе. От черепно-мозговой травмы его спас шлем. Если б не он, возможно, не было бы уже Стаса Радугина на свете.

После той аварии он всегда ездил в шлеме. И только сегодня не надел. А все потому, что разбил его: когда осознал, что отца больше нет, шарахнул шлемом об асфальт, вскочил на мотоцикл и погнал в темноту…

В кармане куртки затрезвонил мобильный телефон. Стас вытащил его, глянул на экран и сильно удивился, обнаружив шестнадцать неотвеченных вызовов. Оказывается, ему все время звонили, да только он не слышал. На сей раз связаться с ним хотел давний отцовский товарищ, владелец единственной частной нотариальной конторы города Забудкин.

– Здравствуйте, Андрей Саныч, – поприветствовал его Стас. Голос его был на удивление спокоен, хотя внутри все дрожало.

– Привет, Стас… – И с тяжким вздохом сказал: – Соболезную.

Стас молчал. Он не знал, как реагировать на соболезнования, хотя, когда умерла мама, слышал их многократно. К счастью, Андрей Александрович и не ждал от него каких-то ответных слов. После небольшой паузы он бросил еще одну фразу:

– Если потребуется помощь, обращайся.

– Спасибо, Андрей Саныч, но думаю, я сам справлюсь. – Стас, решив, что Забудкин звонит, чтобы выразить соболезнование, хотел попрощаться, но нотариус продолжил разговор:

– Стас, ты меня не понял. Я предлагаю тебе помощь не дружескую… Нет, ее, конечно, тоже, но сейчас речь не о том. Похоже, тебе понадобятся услуги адвоката, а я, если ты помнишь, еще и адвокат по гражданским делам.

– Андрей Саныч, объясните, я ничего не понимаю… Зачем мне адвокат?

– Чтобы опротестовать завещание отца.

– Отец оставил завещание?

– Да, Стас, оставил. Еще год назад. У Виктора тогда боли в паху появились, и он решил, что у него рак. Оказалось, банальная грыжа, которую легко удалили. А завещание он решил оставить.

– И кому же отец завещал все свое движимое и недвижимое? Только не говорите мне, что любовнице…

– Нет, что ты! Ее вообще нет в завещании.

– Ну, тогда я спокоен…

– Но есть другие люди. А конкретно: двое. И эти двое получат ничуть не меньше, чем ты. Самое же главное, акции птицефабрики отец отписал не тебе. Как и дом.

Сказать, что Стас был удивлен, значит, ничего не сказать. У него просто в голове не укладывалось, что отец по сути дела лишил его наследства. А как это еще назвать, если самое ценное – акции и огромный дом – отписаны не ему, единственному сыну, а каким-то посторонним людям? В принципе, Стасу ни хоромы отцовские, ни ценные бумаги не нужны были, ему вполне хватало того, что он имел: старенького коттеджа, своей фирмы и мотоцикла. Но дело-то не в том, а в отношении… Разве можно так с сыном?

– Могу я узнать, кто эти люди? – спросил Стас, немного придя в себя.

– Вообще-то я не имею права называть имена до оглашения… Но раз уж сказал «А», скажу и «Б», ты все-таки мне не чужой…

– Кто они, Андрей Саныч? – поторопил его Стас.

– Акции должна унаследовать Вера Николаевна Чайка, а дом Александра Леонидовна Одинец.

Шура вела подругу по узкому, поросшему высоченной крапивой проулку к своему дому. Каким образом она умудрялась не обжигать ноги, Вера могла только гадать. Сама она уже несколько раз задела жгучие стебли, и если б на ней было платье, а не брюки, сейчас бы не только щиколотки, но и голени покрылись зудящими пупырышками.

– Помнишь мой дом? – спросила Шура, выводя ее на улицу.

Вера прекрасно помнила барак, в котором жила семья Одинец. Это было приземистое двухподъездное строение из потемневших от времени бревен. Зимой, осенью и ранней весной он выглядел так уныло, что нагонял тоску, но летом барак не казался таким мрачным. А все из-за росших в палисаднике кленов. Их сочная зелень не только радовала глаз, но и почти целиком скрывала развалюху – из-за крон выглядывала лишь остроконечная крыша, покрытая играющим на солнце алюминием.

– Конечно, – ответила Вера. – Но он, кажется, не на этой улице находился… Или я ошибаюсь?

– Нет, ты права. Я жила на Суворова, а теперь на Лядова. И это она. – Она указала на прикрепленную к близстоящему дому табличку с названием улицы. – А улица Суворова идет параллельно. Только моего дома там больше нет…

– Снесли наконец?

– Сгорел. А нам дали комнату в другом бараке, на другой улице. Я веду тебя туда.

– И вы все живете в одной комнате? – ужаснулась Вера. – Ты, сестра и родители? Или сестра замуж вышла?

– Родители умерли. Сгорели при пожаре. А сестра замуж не вышла. Опять сидит. Уже третья ходка у нее.

– Сочувствую, – только и могла сказать Вера.

– Отца мне нисколько не жаль. Это же он дом поджег. А вот маму очень жалко. Она к тому времени уже не пила, мне помогала… – Шура тряхнула головой. – Ладно, не будем о грустном… Тем более что мы уже пришли.

Это был точно такой же барак, в каком когда-то жила семья Одинец. Разве что в палисаднике не росли клены, а крыша была покрыта толем.

Шура провела Веру к первому подъезду и, перед тем как войти внутрь, указала на окно слева от двери:

– Вот моя комната. В соседней старуха живет. У нее недержание мочи, поэтому в прихожей вонь стоит. Не обращай внимания. Мы с тобой пойдем на кухню, там не пахнет…

Когда они достигли двери в квартиру, Шура отперла ее и пригласила Веру внутрь. Та зашла. Запах мочи ударил в нос сразу. Вера поморщилась, а Шура, похоже, уже привыкла и не выказала недовольства. Скинув туфли, она прошествовала к своей двери, приоткрыла ее и заглянула в комнату. Вера сначала решила, что подруга хочет что-нибудь оттуда взять, но когда услышала сонный детский голосок: «Мама, ты?» – поняла: та проверяла ребенка.

– Да, детка, я, – ответила Шура. – Спи.

И тихонько прикрыла дверь.

– Почему ты не сказала, что у тебя есть ребенок? – укорила ее Вера. – Я б велела шоферу игрушку какую-нибудь купить… – Она заглянула в пакет и, изучив содержимое, констатировала: – Кроме конфет, малыша порадовать нечем.

– Ничего, этого достаточно, – уверила ее Шура. – Каринка любит шоколад, а я его нечасто покупаю.

– Сколько ей?

– Пять лет в следующем месяце исполнится.

– Красивое ты ей имя выбрала – Карина. И с фамилией Одинец гармонирует.

– Ее фамилия Малышева.

– Так ты замужем?

– Была.

– Развелась?

– Вдова. Муж сгорел вместе с родителями. Пытался вытащить из огня маму, но не смог…

– Какой кошмар!

– Да, Вера, это был кошмар. Осталась я одна с грудной дочерью на руках. Без средств к существованию и жилья… – Шура горестно вздохнула. – С Пашей – так звали мужа – мы жили не очень богато, вернее – совсем небогато. Он работал шофером при ЖЭКе, получал мало, но не пил и все деньги нес в дом. А еще у него были золотые руки. Он так здорово нашу комнату обустроил (Маринка сидела тогда, и мы заняли так называемую детскую), что мне и в бараке хорошо было. Только отец омрачал наше существование. Но с появлением в доме Паши даже он стал тише себя вести: не орал, не дрался, вещи не крал. Один раз спер у меня кольцо обручальное, так муж ему таких тумаков надавал, что папаня больше к нам в комнату не совался…

Рассказывая свою грустную историю, Шура провела Веру в кухню, большую часть которой занимал котел АГВ. Кроме него здесь стояли плита, два стола и один старый холодильник. А вот посудного шкафа не было, и чашки-тарелки громоздились на широченном подоконнике.

– В общем, все у нас хорошо было, – продолжала Шура, усаживая Веру за стол. – Мама мне с дочкой помогала, муж по-хозяйству, и я была почти счастлива… Но в одночасье все рухнуло! Я когда их троих похоронила, в запой ушла. Пила так, что дочку чуть не угробила. Молоко у меня пропало, и кормить ее нужно было молочной смесью, а я все деньги (люди всей улицей скинулись, чтоб мне помочь) пропивала. Карина от голода орала, но я не слышала – спала пьяная, когда же просыпалась, бежала за опохмелкой, забывая о детском питании. Короче, едва ее голодом не заморила. Когда поняла, что дочка чуть живая, опомнилась. Те деньги, что остались, потратила на кодирование. И начала новую жизнь. В который уже раз…