Любовница не по карману - Данилова Анна

Однако невозможно было бесконечно делать вид, что ничего не происходит: мы оба страдали из-за моего мужского бессилия. Я – понятное дело, потому что здесь была моя вина, Зоя же – считая, что не вызывает во мне желания. Говорить откровенно с ней на эту тему я не мог. Я бы сгорел от стыда, превратился бы в горстку пепла. Поэтому я решил обратиться к профессионалам, точнее, к одному из них, неулыбчивому бритоголовому пузану в клубном костюме оливкового цвета, – сексопатологу по фамилии Тришкин. Краснея и потея, при этом утопая по уши в глубоком мягком кресле, таком же мягком, как и та значимая часть моего тела, из-за которой я и записался на прием, я рассказал ему, развалившемуся на своем рабочем месте с видом человека, у которого все в порядке, о своей беде и вдруг понял, что совершил ошибку, доверившись ему. Ну не может человек с таким каменным лицом кому-либо помочь! Даже старушке перейти дорогу он не сможет помочь – убьет бабку одним лишь своим мертвым взглядом. Поэтому я, не договорив, встал и почти бегом выскочил из кабинета, моля бога только об одном – не столкнуться в стенах этой известной частной клиники с кем-нибудь из своих знакомых…

События следующего дня неожиданным образом заставили меня взглянуть на мою проблему совершенно другими глазами!

У Кати, моей лаборантки, был день рождения. Она принесла запечатанную фольгой большую тарелку с жареной щукой, салат с крабовыми палочками, вино и торт. Праздновали вечером, и этот праздник совпал с хорошими рабочими результатами, полученными в этот день после обеда. Все были в приподнятом настроении, женщины ходили, сверкая глазами и покачивая бедрами (или мне в тот день это только казалось?), и вообще вся наша лаборатория напоминала мне картинку, с которой кто-то заботливо вытер пыль, отчего все краски заиграли чисто и свежо. Щука была великолепна, я съел несколько кусков, не переставая нахваливать кулинарные способности Кати. Думаю, я сказал не так уж мало хороших слов и в адрес самой Кати, потому что она, начиная с какого-то момента, стала вдруг пунцовой и смотрела на меня такими глазами, как смотрит женщина, которая ждет от мужчины чего-то большего, чем просто комплименты. Да и со мной тоже происходило что-то странное, мое веселье требовало какого-то выхода. Не знаю, как я умыкнул свою лаборантку в подсобку, где уборщицы хранят свои щетки и ведра, и вот там, в темноте, тяжело дыша, с отключенным мозгом и желая исключительно довести начатое до конца, я овладел ею. Хотя для этого действа больше подошло бы какое-нибудь более грубое народное, сочное словцо – уж слишком все было примитивно, по-скотски.

Нет, я не ханжа, я все понимаю, и, как мне думается, у меня нормальные чувства. И прежде у меня никогда не возникало (тем более по отношению к Кате, с которой я работал бок о бок несколько лет) подобного желания. Разве что во сне, когда я бывал самим собой и никому реально не мог причинить зла. Кате же я причинил это зло, мгновенно от этого процесса протрезвев, и окончательно пришел в себя уже в коридоре, когда вышел из подсобки, пошатываясь и не зная, что мне теперь делать и как себя вести. В сущности, окажись на ее месте проворная и коварная деваха из тех, кто промышляет определенным бизнесом, ей ничего не стоило бы пригрозить разрушить всю мою карьеру, да и жизнь – в одночасье. Одно заявление в полицию об изнасиловании – и меня нет. И попробуй докажи, что она весь вечер смотрела на меня призывным взглядом и, по сути, спровоцировала меня, а не наоборот, и в подсобку пошла сама, по своей воле, часто постукивая каблучками по звонкому полу, и это моя рука была захвачена в плен ее горячей ладошкой… Потом, вспоминая подробности этого безумия, я понял, что Катя привела меня в эту подсобку не случайно: она точно знала, куда меня вести, – ведь как иначе объяснить, что она открыла дверь ключом? Откуда у нее этот ключ? Значит, она заранее раздобыла его, припасла, чтобы воспользоваться в нужный момент. Не думаю, что Катя подготовилась заранее, нет, я больше чем уверен, что она часто использовала эту подсобку, конуру эту, для встреч с другими своими любовниками, но, повторяю, все эти мысли посетили меня гораздо позже, когда я, вернувшись домой и приняв душ, лег в постель и обнял свою молодую жену Зою. Обнимая ее и чувствуя себя при этом самым последним подлецом, негодяем, предателем и вообще преступником, я готов был заскулить, уткнувшись лицом в ее затылок, зарывшись в ее шелковистые, пахшие шампунем волосы. Но вместо этого я шептал ей в спину какие-то приятные для ее слуха слова о любви, о нежности. Я любил ее, очень любил и страдал от невозможности сделать с ней все то, что вытворял пару часов назад с Катей.